Но если можно винить непримиримость нашей общественности, которая мешала соглашению с властью, то не меньшая вина остается на власти и даже на лучших ее представителях. На несчастье России, и на них тяготело наследие прошлого, т. е. того же Самодержавия. И в лагере власти был общий фронт, который шел не только против Революции, но и против либерализма, как союзника Революции. И в этом лагере не решались разъединять этого фронта, чтобы не обессилить себя перед врагом. От тех либеральных министров, с которыми сговориться о реформах было возможно, он шел до Государя, с тем его «окружением», которое не принимало конституционного строя; к нему после 1905 года примкнули и правые демагоги, вроде Союза русского народа, с подонками страны, которых они вербовали. Эти два противоположных фронта питали и укрепляли друг друга. Как либеральная общественность зависела от приверженцев «Революции», так передовые представители власти зависели от внушений, которые им давал Государь и его печальное окружение. Было безнадежной задачей примирить весь фронт «власти» с фронтом нашей «общественности». Соглашение могло состояться только при условии распадения и того и другого. Нужна была новая комбинация – renversement des alliances[30] – по французскому выражению, соглашение прежних врагов против прежних союзников. Водворение конституционного строя давало для этого и возможность и повод. Сама жизнь, т. е. опыт совместной работы должен был показать и тем и другим, где у каждого друзья и враги, где они могут вместе идти, не вспоминая недавнего прошлого. Но прошлое владело не только общественностью, но и властью. Даже лучшие ее представители не понимали, что детские болезни общественности неизбежны, но излечиваются жизнью сами собой. Они не хотели этого ждать и старались ускорить этот процесс обычными приемами старого режима, т. е. административным «воздействием». Было печально, что общественность не хотела помочь власти и разделить с ней труды и ответственность. Но никто не обязан становиться министром; разномыслие с главою правительства достаточный мотив для отказа. Столыпин был вправе не принять условий нашей общественности; но был не прав в своем отношении к тем, кто с его политикой хотел законно бороться. В этом был его грех уже против нового строя. Одно из двух: либо у нас остался прежний режим, который не допускал политических мнений и партий; тогда не могло быть ни Думы, ни выборов, ни «свободы» для населения, и «17 Октября» было бы обманом. Либо был введен представительный строй; тогда общество и отражавшее его народное представительство в своих политических взглядах должны быть свободны. Разномыслия, недопустимые в правительстве, в среде «общества» и «представительства» только желательны. Требовать от всех единомыслия, запрещать «оппозицию» сделалось позднее особенностью «революционных» правительств и «тоталитарных» режимов. Это и сблизило их с Самодержавием. Но и Столыпин, хотя и служил правовому порядку, от этой старой идеологии освободиться не смог; он не понимал желательности «оппозиции» и счел возможным бороться и с нею, а не с Революцией, полицейскими мерами.
Следы этой борьбы можно найти всюду в этот период. Так, «правительственное сообщение 18 ноября» запретило лицам, «состоящим на государственной службе, принимать участие в политических партиях, проявляющих стремление к борьбе с правительством». Это запрещение еще можно понять. Непоследовательно, конечно, предоставлять лицам, состоящим на государственной службе, право участия в выборах и не допускать для них свободы политических мнений. Здесь конфликт между «правами избирателей» и «долгом чиновника»; но он существует и в более привычных к политической жизни странах. Но Столыпин пошел дальше. Если чиновникам, покуда они состояли на государственной службе, еще можно было давать указания, как чиновникам, у Столыпина не было права мешать деятельности самих политических партий. Они стояли под защитой не только духа нового строя, но и закона. Закон 1 марта 1906 года определял, что образование обществ «не требует предварительного разрешения власти», что запретить его можно, только если цель его «угрожает общественной безопасности». Но Столыпин, тайным циркуляром 15 сентября, разъяснил губернаторам, что политическая партия может быть запрещена, «если цель ее, будучи по форме легальной, недостаточно ясна». В правительственном сообщении пояснялось, что это относится к партиям, которые «хоть и не причисляют себя к революционным, тем не менее в программе своей, и даже только в воззваниях своих вожаков (например, Выборгское воззвание) обнаруживают стремление к борьбе с правительством». Губернаторы поняли, что им хотели сказать, и оппозиционным партиям стали отказывать в регистрации. Они становились «нелегализованными». Это открывало возможность их жизни и работе мешать.