Поскольку он делал разные подсмотренные у Брюса Ли телодвижения, то перебить его никто не решился.
— Да ладно тебе… — сказал Марк. — А теперь — танцы!!! Пусть видак отдохнет малость…
Музыку обеспечивал Сева.
Пока мы танцевали, Монстр сидел рядом с незнакомыми девочками и что-то им рассказывал. Девушки иногда вздрагивали, что, скорее всего, означало, что он продолжает чтение своих стихов. Реакция зрителей его не смущала — привык. Наконец девушки догадались пойти танцевать друг с другом, и Монстр остался в одиночестве.
Какое-то время нам всем было не до него, но пленка на катушке прокрутилась, и её пластиковый хвостик застучал по направляющим роликам. Пока Сева менял катушку, в наступившей тишине Монстр вновь завладел нашим вниманием.
— Мы будем друзьями.
Все посмотрели на него, чувствуя, что пропустили что-то важное. ОН сказал и замолк, а потом, сообразуясь со своими пьяными мыслями, добавил:
— Потом у нас будет сын.
Лицо приняло умиленное выражение.
— Знаете, как я детей люблю!
Затем мысли его приняли другое направление, ОН повернулся к своей соседке и, не удержавшись на стуле, скатился ей под ноги. Поднимать его никто не кинулся. У всех тут имелись дела поважнее. Монстр, уже лежа повторил, обращаясь к своей даме.
— Знаешь, как я детей люблю? Сделай мне ребеночка…
Мне этого хватило. Сняв шлем, я помолчал, чтоб точнее сформулировать свои мысли.
— Такое внукам показывать — прямой путь к разврату и алкоголизму… Они ведь именно в этом захотят быть похожими на предков, а не в изучении географии.
— А на мой взгляд это агитка о вреде пьянства. Досмотрели бы до конца, то увидели бы…
Он прижмурился.
— Там такая драка в конце вышла — пальчики оближешь… Так что для кого-то агитка, а для меня — воспоминание… Как было так и помню…
— Реальная жизнь, — подтвердил Михалыч. — Бывало такое. И хуже бывало… Против правды не попрешь.
Я согласился. У самого имелись воспоминания и похлеще только что увиденного.
— Нда-а-а-а. Реальная жизнь — это реальная жизнь. А что вы хотели? Двадцатый век — это вам не восемнадцатый.
— А никто и не утверждал, что наше поколение походило на тургеневских барышень.
— Да, я думаю, что и Тургенев писал своих барышень не столько с натуры, сколько умозрительно… Хочется надеяться, что наши потомки сумеют избежать наших дурных склонностей.
— Это как? Собраться вместе мальчикам и девочкам, что-то попраздновать и с увлечением перечитывать восьмой том Большой Советской Энциклопедии? Кроссворды разгадывать?
— Ну-у-у-у-у — протянул я, представляя всю несбыточность нарисованной воображением картины.
— Видимо в детстве вы перечитали фантастики, — грустно сказал хозяин.
— Или напротив, не дочитал… — возразил я. — Вы же помните наши библиотеки? Классика и «Как закалялась сталь»…
— Вы клеветник, друг мой, — улыбнулся он. Понимая мой намек и одобряя его. — Но что с вами поделаешь?…
Он протянул шлем.
— Думаю, что вам это больше понравится…
… Когда я очнулся, что что-либо делать было уже поздно. Что понять это хватило одного взгляда — Макс лежал на полу, уткнувшись окровавленной головой в переборку, а неуправляемый корабль все более и более ощутимо заваливался вниз, туда где темно-голубым синяком набухала планета. Её я увидел сразу. Корабль уже наполнился шипением разорванных трубопроводов. Струи воздуха гнали в рубку дым и запах горелой изоляции. Понимая, что делать что-либо уже поздно, я бросился к пульту. Не успев сделать первого шага, как корабль повело в сторону, пол накренился и мне, чтоб удержаться пришлось схватиться за кресло. Только что незыблемо стоящий агрегат с подголовниками и подлокотниками повернулся, словно подстреленный балерун и показал, что надеяться тут теперь можно только на себя. Рывком я перебросил себя через новоявленную рухлядь. За спиной столь же нелепо как вихляющее кресло перекатывался от стенки к стенке Макс, оставляя за собой кровавый след. Пользы от него сейчас было не больше.
Свист и вой в кабине становились все громче.