— Борисыч…
— Что?
Наши головы с сухим треском встретились над экраном.
— Здорово, мужики!
Это был точно он! Живой! Чем-то неуловимо другой, но живой!
— Живой?
— А то…
Голос его чем-то изменился, стал тверже, только интонации остались его.
— Что случилось?
— Побочный эффект.
— Не сработал? Слава…
— Сработал, но в другую сторону!
Он улыбнулся, как улыбнулся бы американский президент или реклама дантиста. Во все 32 зуба!
— Господи! — выдохнул Абрамыч.
— Я теперь, ребята, живее всех живых! Что болело — не болит. Что отрезали — восстановилось. Что выпало — приросло! Пока я в бегах, но не потеряюсь. Сам вас найду….
— Твое ранение…
— Какое к черту ранение? Регенерация 100 %!
Экран погас. Мы молчали, молчали, молчали… Каждый думал о своем.
— Ну, что, Абрамыч, на Нобелевку будешь записываться или нет? — спросил я, не зная, что сказать. Потрясение ощутил такое, что говорить нечего.
— Я тоже так хочу! — сказал Петрович. — Как он…. Абрамыч, не жмись — дай таблетку.
Профессор, все еще сохраняя на лице удивленную улыбку, покачал головой:
— Нет. Рано. Тут могут быть тонкости, которые мы можем просто не знать.
— Да какие там тонкости?
— Вдруг для того, чтоб это все правильно сработало нужно именно озлобиться на кого-то и полную физическую нагрузку испытать…?
Петрович несколько остыл.
— Но ведь можно же рассчитывать? В перспективе?
— Безусловно, — заверил его профессор. — Вне всякого сомнения!
Сказка на наших глазах становилась былью. Все наши вчерашние смешливые проекты социальной селекции на глазах превращались в реальные возможности и ставили новые вопросы. Пара минут тишины.
— А как мы «плохих» от «хороших» отличать будем? — озабоченно поинтересовался Петрович. — По каким критериям?
— По самым простым. Смотришь на его зарплату и прикидываешь сколько их в стоимость его авто входит. Или на недвижимость повнимательнее посмотреть, с бдительным прищуром…
— Не-е-е-т, ребята. Не все так просто!
— Да будет тебе словоблудием-то заниматься…
— Ты, Ильич, у нас философ! Всякой хренью голову любому забить можешь.
— Никакая это не хрень, ребята, а извечный философский вопрос о добре и зле… Тут нам впору вводить новую категорию «доброго зла» или «злого добра».
— … а Энштейн сказал, что все относительно… — процитировал Абрамыч старый анекдот. После того, как он увидел Борисыча так как-то подобрался… — Ничего твоя философия не стоит по сравнению с реальной жизнью. А в жизни ты сам, что такое добро знаешь?
— Ну, могу догадаться.
— И я знаю. Вот что мы с тобой вместе добром назовем то и будет «ДОБРО»….
Запись окончилась.
Я снял шлем с головы, чувствуя, как по щекам текут слезы. С трудом разжимая зубы, я произнес.
— Продолжение я напишу сам… Оно того стоит….
Сказка о первой встрече Ивана-царевича и дракона Фывы
…. Если присесть и внимательно присмотреться, то видно было, что вместо задней ножки трона его поддерживает деревянная плашка. Пусть и аккуратно оструганная, но все же чужеродная этому золотому великолепию. Да и все это великолепие казалось каким-то ненастоящим. Даже золотые накладки на подлокотниках хотелось потрогать и потереть пальцем — золото ли там или только видимость и малость позолоты?
Да все тут смотрелось каким-то унылым — и трон и зал, и сам царь, сидящий на троне. Грустно опираясь на посох, монарх смотрел в окно, а потом грохнул им об пол. Двери в опочивальню тотчас открылись. На пороге появился худой длинный дьяк. Небритый, с острым кадыком, выпирающим из горла, словно гвоздь из стены мужичок являл собой тот тип придворного, который сам собой формируется при маленьком дворе, где все по-домашнему: во дворе царского терема бродят свиньи, в палатах ходят черти в чем, а любимое развлечение царя — сказки, да собственноручная порка смердов на конюшне. Царь зевнул:
— Сказку…
Дьяк поклонился. В тот момент, когда его спина распрямилась, он вытащил откуда-то сбоку человека в синем кафтане, расшитом серебряными звездами. Двигаясь неуверенными шагами, тот приблизился к трону. Не дожидаясь разрешающего кивка Величества сел. Царские брови сперва взлетели вверх, но тут же грозно сошлись над переносьем. Судя по всему, пребывал гость в глубочайшей задумчивости: по лицу сказочника бродили посторонние мысли, пальцы перебирали янтарные четки. Не обращая внимания на царя, сказочник поерзал, усаживаясь по удобнее, и ухватив себя за бороду, словно уснул.