Меня ранило. Раз. Другой. Третий. Четвертый. Меня контузило. Но, отлежав положенное в госпитале, я возвращался в строй. Не знал я, что ранения и контузии останутся во мне, как бомбы замедленного действия, что они взорвут меня, если я не приму мер. Я их не принимал, хотя мне советовали сделать это. Врачи брались оперировать, предупреждали, что с годами наспех залеченная рана скажется. В юности мы не верим врачам и опытным друзьям, в юности мы верим, что никогда не постареем, что никаким хворям не справиться с нами, что силы и здоровье наше неисчерпаемы.
Времени было сколько угодно. Придя со службы, я валился на диван и смотрел телепередачи. Вес прибавлялся, но это меня не беспокоило: с годами все тяжелеют! Надо мною подшучивали: кругом сто! На дружеских шаржах мое лицо изображалось в виде круга, украшенного кудрями.
Кое-что тревожило, но я отгонял тревогу: не вечно же быть молодым и здоровым!..
В конце сорок первого, перед отъездом на фронт, мне и моим товарищам выдали черные пластмассовые футлярчики. Мы их называли "смертными патронами". В футлярчик закладывалась бумажка с именем, фамилией, местом жительства родных, группой крови. На случай тяжелого ранения или смерти. Прибыв на фронт, я выбросил этот патрон вместе с его содержимым — я не собирался умирать. Не я один так расставался в ту пору с этим черным футлярчиком.
Прошли годы, и в часовом кармане моих брюк появился новый футлярчик — алюминиевый с таблетками валидола. Острый холодок растворяющейся под языком таблетки стал привычным.
Теперь я понимаю, что в сущности оказался на грани разгрома. Только прямая боль — боль в сердце пугала. Остальное все больше и больше ставилось безразличным: движение, свежий воздух, запах цветов, музыка и танцы, общение с друзьями. Все нужней — искусственные "стимуляторы": сигареты и спиртное. Пачки сигарет на день не хватало. Без коньяка разговор не разговор.
Один мой товарищ, после того как мы похоронили нашего сверстника, сказал мне:
— Мины рвутся в наших рядах.
Мне понравилось это выражение, я пожалел себя и свое поколение, но не подумал, что из-под минного обстрела можно уйти.
С войны еще известно было: нужно вовремя подхватиться и перебежать на другое место. Лучше всего броситься вперед. Но не было теперь сил на то, чтобы быстро встать и стремительно пробежать десяток-другой метров.
Значит — все?.. Значит — все?.. Значит — все?..
В одну из бессонных ночей, этот страшный вопрос буквально измучил меня. Я гнал его, а он возвращался, жег сознание. Во мне, как в любом из нас была воля к жизни. Запущенная, частью подавленная, но была. И она заставляла искать выход. Я перебирал свою жизнь, год за годом. Я взвешивал то, что приносило успех, и то, что привело к плачевному состоянию, неуклонно отдавало меня в руки Дряхлости. И все чаще в мозгу вставало короткое, резкое, энергичное, свежее и светлое слово: СПОРТ.
Бессонными ночами я играл в футбол, прыгал в речку с моста, упражнялся на брусьях, выходил на ринг. Бессонными ночами я вбегал на пятый этаж, и одышка не мучила меня. Я быстро шел по улице, и ноги не болели, и не жгло в том месте, куда давным-давно попала фашистская пуля… Но наступал рассвет, и я уныло говорил себе: от одышки тебе не избавиться, на брусья лучше не лезть — под твоими девяносто восемью килограммами жерди подломятся; чтобы быстро и много ходить, надо похудеть, чтобы похудеть, надо быстро и много ходить. Заколдованный круг. Призвать на помощь спорт? Так ведь я изранен, так ведь мне мучительно ходить! Сделать операцию? Как я ее перенесу, а не станет ли мне хуже? Годы ведь не те, и здоровье не то! Жалко себя. Боязно.
Долго я спорил сам с собой, долго уговаривал себя, очень долго. Бросил курение. Перемучился, перетерпел и с той поры не сделал ни одной затяжки.
Пошел к хирургу…
Напуганный и полный надежды, я лежал на операционном столе. В головах у меня стояла юная и стройная девушка-анастезиолог. Запрокинув голову, я видел над марлевой маской хорошо очерченные брови и красивые темные глаза и стыдился своего большого и грузного тела, над которым колдовал профессор В. И. Русаков.
— Вот поправлюсь после операции, займусь спортом — не узнаете меня, — говорил я девушке.
— Конечно, конечно, — соглашалась она.