Натянув на лицо улыбку, Эди развернулась к Руби и поспешно перевела разговор. Через минуту она уже смеялась: Руби рассказала, что один клиент так стремился поймать ее на мошенничестве, что нанял фотографа, который должен был посреди сеанса выпрыгнуть из-за шелковой ширмы, – в итоге он так перепугал одного из гостей, что тот вскочил из-за стола и расколотил бесценный фарфоровый сервиз.
Но, даже прилежно улыбаясь рассказу Руби, при взгляде на сестру Эди невольно ощущала давящее чувство потери. Лицо Вайолет было напряжено и замкнуто, а ведь меньше часа назад на нем играла сияющая улыбка. Тогда она смеялась, и ветер раздувал ей волосы. И просила Эди ни за что ее не отпускать!
3
Наутро Эди проспала допоздна, а когда проснулась, Вайолет уже не было. На столике между их кроватями лежала записка: «Утром встречаюсь с мистером Биллингсли. Увидимся вечером. В.»
Вчера вечером, во время сеансов внизу, в салоне, между сестрами висело напряжение. Клиенты, конечно, ничего не заметили. Они с Вайолет уже поднаторели выступать единым фронтом, даже когда не ладили. Но если Вайолет решилась тихо сбежать с утра, пока Эди спала… значит, она обижена сильнее, чем казалось.
Не стоило вчера срываться на нее при Руби.
Эди снова откинулась на подушки. Единственной радостной вестью за вчерашний вечер стало то, что с Завесой не случилось ничего странного. Разумеется, открывать ее на сеансах нужды не было. Про обоих клиентов мистер Хадл собрал самые подробные сведения, и духов, с которыми они хотели связаться, легко было и отыскать, и изобразить. Но Эди все равно было не по себе.
Откинув одеяло, она встала с кровати. Пока размышляла, стоит ли спуститься на завтрак в обеденную залу, сообразила: когда она еще спала, Вайолет наверняка уже позавтракала там с Джоном «Моржом» Биллингсли. Несомненно, все время, пока они наслаждались яйцами всмятку, он строил воздушные замки – замки, которые тут же рухнут, едва вмешается реальность.
Больше всего на свете Эди хотелось предупредить сестру держаться от моржа подальше. Увы, Вайолет мечтала о сцене еще с тех пор, как в одиннадцать лет они увидели гастрольную афишу спектакля «Много шума из ничего» со звездой Бродвея Мод Адамс в главной роли. На сам спектакль их так и не пустили, но какая разница? Вайолет получила доказательство, что такая жизнь существует, и уже на следующий день принялась зубрить шекспировские монологи.
Даже когда отец запретил Вайолет хотя бы думать, не то что упоминать о греховной жизни актрисы, мать – уже привыкшая идти против мужа – втайне поощряла мечты дочери.
Тогда Эди не видела в этом вреда. Но теперь явился этот смазливый юноша и собирался воспользоваться наивными мечтами сестры. Эди ясно как день понимала, чего он добивается на самом деле, но сказать об этом Вайолет значило бы только окончательно ее оттолкнуть. Ей оставалось только ждать, пока все рухнет, и надеяться что-то выстроить из обломков.
Эти мысли лишили ее остатков аппетита, и дилемма завтрака была решена: она поест потом, когда подготовит травы на вечер.
Не заботясь о наряде, она накинула видавший лучшие дни халат и, разложив перед собой бумажные свертки с травами, которые вчера достались ей втридорога, устроилась за письменным столом розового дерева перед единственным в номере окошком. Как следует прищурившись, она могла бы разглядеть краешек сине-зеленых вод реки Сакраменто, что искрилась за железной дорогой.
Высвободив из пучков дюжину стеблей сушеной полыни, она разложила их на столе в ряд. Вынула из ящика стола потертые кожаные ножны, которые сама туда положила, когда разбирала вещи. Расстегнув застежку, вытащила острый ножик с приметной белой костяной ручкой.
«Следи, чтобы не затупился, милая».
Так учила мать в день, когда Эди исполнилось четырнадцать. Тогда, в травяном садике, она отдала дочери нож, принадлежавший в свое время бабке, которой Эди никогда не знала. При жизни бабка была славной повитухой. А особым клиентам могла помочь и в менее приземленных материях. Мать Эди должна была пойти по ее стопам, но влюбилась в сына священника и через три месяца вышла за него замуж.
Эди моргнула, прогоняя воспоминание, и сосредоточенно вонзила острое лезвие в оливково-зеленую полынь, обрезая неровные кончики. Но, увидев, как нож в руке ходит ходуном, она отложила его в сторону.
Набрала в грудь побольше воздуха, успокаиваясь.
«Ты справишься».
Взялась за нож снова. Рука продолжала трястись.