А потом точно так же пропала еще одна медиум.
И еще одна.
– Сколько уже получается? – спросила Эди. – Пять?
Ада покачала головой.
– С Полли будет шесть.
– И никто не знает…
– Они как будто в воздухе растворились, – произнесла Лилиан. – И никому нет до них дела. Мы с Адой не единственные писали в местную суфражистскую ячейку. Дьявол, да мы написали вообще всем, у кого может хватить влияния получить ответы. Но, очевидно, власти предержащие не желают замараться о полдюжины женщин дурной репутации!
От слов Лилиан по спине Эди пробежал мороз. Далеки ли они с Вайолет были от подобной жизни?
Ада, наклонившись через стол, взяла Лилиан за руку. Та со вздохом поднесла ладонь Ады к губам и легонько поцеловала костяшки.
В ту же секунду дверь Зеленой комнаты открылась. Из-за косяка выглянуло бледное лицо-сердечко Эммы Фостер, и Лилиан с Адой тут же отпрянули друг от друга.
Эмма, талантливый композитор, была, как и Ада, вынуждена приписывать собственные сочинения духам; всего на год старше сестер, она непостижимым образом казалась младше. Быть может, из-за того, что без музыкального инструмента под рукой от волнения теряла нить речи.
– Ах, Эди, вот ты где! – сказала она, и в ее больших голубых глазах явственно проступило облегчение. – Тебя мистер Хадл ищет. Сможешь выйти к нему в фойе? Он просил тебя поторопиться, но я не сообразила сюда заглянуть. Хотя глупость какая, ты же всегда здесь. Но, боюсь, он станет злиться, что я так закопалась. Так что, если тебе не сложно…
– Сейчас выйду, – перебила беднягу Эди, пока та не договорилась до нервического припадка. – Спасибо, что сказала, Эмма.
Та, кивнув, попятилась прочь из комнаты, а Эди наклонилась и со вздохом принялась натягивать обувь. Помимо лекций, время от времени Эди выполняла поручения мистера Хадла. У нее не было выбора, ведь место в труппе они получили благодаря Вайолет, ее сценической харизме и удивительным спиритическим талантам. Лекции в состоянии транса принимали сносно, но любимицей публики Эди вовсе не была. Приходилось отрабатывать свое содержание иными способами.
Завязав шнурки, Эди убрала ручку и еще разок пробежала взглядом тетрадную страницу, где набросала основные тезисы своей лекции. Там еще многого не хватало, но у нее хорошо получалось додумывать прямо на сцене – просто давать речи литься, а не прописывать заранее каждое слово. Отец точно так же готовил проповеди.
Вырвав страницу из тетради, Эди сложила ее, спрятала в потайной карман платья, к шелковому кисету с травами, и, наскоро попрощавшись с Адой и Лилиан, направилась в фойе.
Мужчина средних лет с впечатляющего размера усами и круглым красным лицом зашагал к ней по ковру, устилавшему фойе театра «Метрополитен».
– Эди! Как хорошо, что ты пришла!
– Мистер Хадл, – Эди протянула ему руку. Он коснулся губами ее перчатки – шлейф сигаретного дыма, пропитавшего его сюртук, защекотал Эди нос. – Сэр, как покупают сегодняшние билеты? Надеюсь, наша особая гостья не передумала.
Хмыкнув, мистер Хадл заговорщицки подмигнул.
– Нет-нет, не передумала. И сегодня нас посетит не только твоя Мэри Саттон. Если не возражаешь, у меня будет для тебя еще одно поручение.
– Хорошо, мистер Хадл. Если я смогу посмотреть выступление Вайолет.
– Конечно, ты будешь свободна как птица… о, а вот и наш юноша! Как вовремя!
Двери фойе с тихим шорохом открылись, и загривок Эди обдул холодный воздух. Она обернулась, чтобы поздороваться с гостем, но, едва заметив всклокоченную копну черных кудрей, тут же отвернулась обратно.
– Мистер Хадл! – Какой знакомый южный выговор с протяжными гласными. – Очень рад знакомству, сэр. Простите, что заставил вас ждать. Не поверите, спустила клятая покрышка.
– Ничего страшного, молодой человек! – дружелюбно ответил мистер Хадл, направляясь ему навстречу. – Вот скажите, это я постарел или ваши с каждым годом все молодеют?
– Сэр, мне в следующем месяце исполнится восемнадцать. И уверяю вас, мой редактор убежден, что я более чем…
– Что вы, я и не сомневаюсь. Молодой острый ум. Всегда говорю, побольше бы таких. И должен вам сказать, вы явились очень вовремя. Я хотел познакомить вас с одной юной дамой.
Эди так и стояла спиной ко входу, и это было возмутительно грубо. Пора бы уже и развернуться. Выхода у нее не было, хотя упрямый разум продолжал метаться в поисках лазейки.