...На рассвете, когда гвардейцы Чуйкова уже штурмовали Зееловские высоты, взрывом была оборвана одна из линий связи. Связист, посланный исправлять ее, не вернулся. Был послан другой, но не вернулся и тот. Тогда Ряшенцев вызвался сам пойти, без приказа, кинулся по их следу и примерно в километре от НП одного за другим обнаружил того и другого связиста. Оба были убиты. Нашел наконец и смог устранить обрыв.
Он уже возвращался, когда ощутил удар в левом плече и резкую боль. Рука его сразу повисла, как неживая. Разорвав рукав гимнастерки, кое-как, помогая себе зубами, перетянул рану, но, потеряв много крови, уже не смог добраться до НП.
Его отыскала санитарная собака и привела к нему санитаров.
Осколком мины разворотило предплечье, задело и повредило кость. Почти не задерживая в медсанбате, Ряшенцева отправили в армейский, а оттуда — во фронтовой госпиталь.
Здесь, проплутав какое-то время, и нашло его то письмо, которое ждал он с таким нетерпением.
15
Еще только увидев на конверте знакомый бисерный почерк, он ощутил беспокойство.
Нетерпеливо, помогая себе зубами (левая рука была в лубке), вскрыл треугольник, расправил на сером госпитальном одеяле слегка дрожавшими пальцами сложенный несколько раз тетрадный, в косую линейку листок...
«Константин!..»
Сердце его упало. Никогда она письма свои не начинала так. Коротко, холодно, сухо, как пистолетный выстрел.
«Константин!
Думаю, наступило время нам окончательно объясниться. Считаю себя обязанной поставить тебя в известность о тех изменениях, которые произошли за этот период в нашей с дочерью жизни и в наших с тобой отношениях, — произошли, разумеется, не по моей вине.
Дело в том, что на моем жизненном пути вновь повстречался один человек, о котором я тебе говорила когда-то, и во мне проснулись прежние чувства к нему...»
Глухо бухало сердце. Он читал, с каждой строчкой бледнея все больше: неужели такое могла написать о н а?!
«...во мне проснулись прежние чувства к нему. Он давно добивался моей руки, а затем моего согласия, чтобы узаконить наши отношения. Он проявил великодушие, не посчитав мою дочь препятствием, и согласился удочерить ее.
Тебя, вероятно, заинтересует, кто он такой. Сообщаю, что он художник, ты, наверное, помнишь, его зовут Борисом Изюмовым. Кроме всего, он в состоянии обеспечить материально свою новую семью, то есть меня с дочерью и мою престарелую мать. Он был женат, но развелся, и мы наш брак уже зарегистрировали, о чем я и ставлю тебя в известность.
Постарайся как можно скорее забыть о своей несостоявшейся семье, которой ты не только не уделял достаточного внимания, но даже материально ее обеспечить не мог.
P. S. На письмо можешь не отвечать.
И постарайся забыть обо всем поскорее».
Неодолимая слабость заставила лечь на подушку.
Все было так неожиданно и нелепо, что какое-то время он не мог уяснить для себя, что случилось. В мозг тупо стучали отдельные фразы, несправедливые, горькие... Как могла, как решилась она на такое! Решилась так просто, с какой-то немыслимой легкостью. Променять его, Константина, — и на кого же?..
Все у него закипало внутри, готовое выхлестнуться, вылиться в безрассудный поступок. Раненые, увидев оброненное на одеяло письмо, кто с недоумением, а кто с сочувствием поглядывали на Константина.
— Эй, лейтенант, чего зажурился! Хреновую весть получил?
— Милаха небось закрутила...
— А ну отвались от него, славяне! Видите, не в себе человек...
...Да, все нелепо, жестоко, необъяснимо. И в то же время все это случилось. Случилось — и тут ничего не поделаешь. Но почему, почему? Неужели действительно ничего невозможно сделать? У него отняли жену и дочь — и он еще должен мучиться? Нет, брат, шалишь! Не на такого напали. Надо бежать из госпиталя, ехать сейчас же к ней, разобраться во всем на месте и навести там порядок. Пистолет у него отобрали, но у него есть трофейный маленький «вальтер». В нем всего лишь четыре патрона, но и этих достаточно...
После этого каждый день пребывания в госпитале стал для Ряшенцева мучением. За несколько суток он пережил и передумал столько, сколько, пожалуй, не пережил и не передумал за всю свою прошлую жизнь. Под глазами легла чернота, лицо похудело настолько, что сам едва узнавал себя в зеркале: восковая желтая кожа, нос заострился, впадины на висках...
Рана не заживала, снова стала гноиться. Нестерпимо болела поврежденная кость. Врачи опасались контрактуры[8]. Но еще нестерпимее ныла, болела душа. Стоило вспомнить ему письмо, как возмущение и ревность снова жгли ему душу, и Ряшенцев, считавшийся самым тихим и терпеливым в палате, бунтовал, начинал срывать повязки, кричать и грубо ругаться, требуя незамедлительной выписки.
8
Контрактура — неподвижность или ограничение движения конечностей. Иногда даже с легким ранением бойцы, по недосмотру врачей, становились непригодными к строю.