Тут к ним подбежала Аня, с недоумением глядя на бригадира и на ребят.
— Что случилось? — спросила она встревоженно.
Антонов повернулся к ней.
— Сколько эти лодыри скосили?
— Разве они лодыри, Вениамин Васильевич? Они полторы нормы выполнили!
Бригадир неожиданно скривил рот в улыбке.
— Вы все друг за друга стоите горой!.. А ты, Торопов, — повернулся он к Алексею, — вилы брось! Ты на меня, что ли, с вилами пошел?
Алексей не ответил ему, но вилы воткнул в сено. Поднял нож от косилки, нагнулся к точилу, предложив Степану:
— Крути!
Завертелся точильный круг, зазвенела сталь, брызгая искрами. Антонов поглядел-поглядел на них и распорядился:
— Ладно, не показывайте мне, какие вы ударники! Ведите коней домой!
Ударил Мушку плеткой и с места в карьер помчал к хутору, по скошенным валкам.
— Он что, ребята? — с тревогой спросила Аня.
— Дерется, — коротко пояснил Алексей и, обращаясь к Степану, пообещал: — Пусть только тронет тебя, обязательно пожалуемся председателю!
Степан, нахмуря густые брови, произнес с запинкой:
— Не надо… Он не будет больше. Никому не надо жаловаться.
Алексей удивился:
— Что ты его боишься? Ты его не бойся! Хоть он и брат тебе, а драться не имеет права.
Степан не ответил, направился к лошадям.
— Поедем домой, темнеет.
Но Алексей не мог ехать, потому что рядом была Аня: они уедут, а она, что ж, одна пойдет в хутор в такой темноте?
— Веди лошадей, — сказал он, — мы пойдем пешком.
И когда Степка сидел уже верхом, сунул ему в руки сажень:
— Отвези, оставишь там возле амбара.
Степка затрусил по направлению к хутору, вслед за ним пошли и Алексей с Аней.
Хорошо было идти вдвоем прямо по стерне, а затем по твердой, укатанной полевой дороге, которая в темноте казалась серым холстом, раскинутым перед ними.
— Леша, — сказала вдруг Аня, — ты не боишься, что война никогда не кончится?
В голосе ее звучала неподдельная тревога.
— Ну что ты! — возразил он. — Ты же знаешь, мы все равно победим, потому что наше дело правое.
— А немцы уже под Сталинградом, — с сомнением произнесла Аня. — До войны мы песню пели: «Врагу никогда не гулять по республикам нашим!» А он вон как гуляет!..
— Мало ли что пели до войны! — с досадой сказал Алексей.
Он чувствовал себя виноватым, потому что до войны тоже пел эту песню.
— Хорошо мы жили тогда, правда? — сказала Аня. — Я как вспомню про это, сразу вижу свой сад. Закрою глаза — и вижу сад! А ты?
Алеше тоже недавно приснился родной дом в его пограничном городке — во сне дом был красивей, чем наяву. И не только дом. Довоенное время казалось таким счастливым, вспоминалось теперь как сказка, в которой все было так хорошо, что для полного счастья в том, далеком теперь прошлом, не хватало одного: чтобы они с Аней уже тогда знали друг друга…
8
Когда наступал осенний вечер, хуторские жители рано ложились спать: не было керосина, чтобы зажечь лампу, да и тяжелая дневная работа валила людей с ног.
Валила, но не всех. Алеша, Степка да еще пять-шесть ребят помоложе собирались по вечерам у Пономаревых. Компанейский дед Митя был рад шумной ребятне, хотя бабка ворчала, что покоя от них нет, галдят весь вечер…
— Ты радуйся, — посмеивался над ней дед, — что они тебе все новости приносят. Сама лежишь, а всегда в курсе дела!..
У Алеши была припрятана бутылка керосина (выпросил у трактористов в центральной бригаде) и сегодня ему пришлось решать задачу: отнести керосин домой или к Пономаревым. Поразмыслив, он решил, что отнесет к деду Мите: каждый вечер бывает у них, пользуется освещением…
Он пришел, когда Степка был уже там с балалайкой в руках. Малыши, окружив Степана, всячески выказывали ему свое почтение. Степка сидел строгий, сосредоточенный и негромко тренькал на балалайке. Это был совсем не тот Степка, который час назад кривился от боли возле косилки.
Алеша поздоровался, отдал керосин деду Мите, а сам направился к Ане, которая сидела у постели больной бабки, вязала на спицах. Этот уголок был самым светлым — лампа висела над кроватью. Старуха окинула Алешу пронзительным всепонимающим взглядом. Поджала тонкие бесцветные губы, словно хотела сказать: я знаю, да, я знаю, что здесь со мной никто не считается, все меня обижают…
Потом, видимо продолжая разговор, прерванный приходом Алеши, принялась упрекать деда Митю:
— Старый ты, старый дурак! Видано ли, чтобы такой специалист, как ты, работал весь день за триста граммов муки! Вон Звонцовы — остались в райцентре, живут и горя не знают. А этому дураку в колхоз, в бригаду захотелось! Да если бы я была здоровой, я и минуты не сидела бы тут! Пошла бы к Лобову и сказала: или вы даете нормальный паек на всю мою семью, или — до свидания!..