Лариса Кондратенкова: Без лука, чеснока, другой зелени в Афганистане круто приходилось. В тушенке да каше перловой, ее «дробь шесть» называли, витаминов сами понимаете… Авитаминоз у всех наблюдался. У меня десны кровоточили, как-то с хлебом два зуба проглотила.
Что можно к этому добавить? Нечего добавить. Остается лишь низко поклониться тем, кто выдержал все это и остался человеком, сострадающим и исцеляющим.
Глава восьмая
Когда грехи отпускаются оптом
«Грабьармия»
В Афганистане крали все, что только можно было украсть. Крали, продавали краденое местным жителям или выменивали у них на ходовой товар — джинсы, зонтики, бусы, часы, магнитофоны… И — наркотики.
В воровстве были замешаны в той или иной степени все воинские части, не только солдаты и прапорщики (те в особенности), но даже офицеры. Десантник, командир роты, говорил одному из нас, что из боевых рейдов и операций его ребята возвращались на боевых машинах, как правило, доверху груженных трофеями. «Что там было?» — «Обычно ковры, старинное оружие, дубленки, то есть все самое ценное». «Трофеями» он называл то, что удавалось под шумок грабануть в дуканах или в домах афганцев. «Ну, а кому же все это предназначалось?» — наивно поинтересовался один из нас. «Начальству — кому же еще. Мы отдавали трофеи в полк, оттуда товары шли в дивизию и выше, до самой Москвы».
Увидев на лице журналиста недоверие и возмущение, десантник начал неуклюже оправдываться: «В первые месяцы войны все так делали. Попробовали бы мы поступить иначе…»
Но это происходило и дальше, а не только в первые месяцы. Происходило все девять лет. Подобно внезапной эпидемии, воровство поразило 40-ю армию и мучило ее вплоть до вывода из Афганистана последних колонн.
Д. Гай: Я прилетел в Джелалабад ночью. Летел с приключениями. Спираль за спиралью, ввинчиваясь в темное небо над аэродромом, наш АН-12, набрав иаконец нужную высоту, чтобы стать неуязвимым для «Стингеров», вдруг пошел вниз и приземлился опять в Кабуле. Оказывается, кто-то кому-то вовремя не доложил, что в Джелалабад на вывод первой колонны советских войск летит группа журналистов, и самолет наш посадили.
Снова взлет, снова пристегивание парашютов, и через сорок минут под крылом долгожданный город. Под нами шел бой. САБы вырывали у темноты куски пространства, то там, то сям видны были сполохи, следы трассирующих пуль… Нас наскоро запихнули в автобус и немедля отправили в расположение части. Завтра, то есть уже сегодня, на рассвете, мы должны сесть на броню БТРов и вместе с первой колонной мотострелков пройти 150 километров до Кабула. Наступило 13 мая 1988 года, дата начала вывода советских войск из Афганистана.
Нас разместили в офицерском модуле. В десятиметровой комнате я оказался один — вторая кровать пустовала. Работал кондиционер, было градусов восемнадцать, желанная прохлада подействовала, как наркоз, и донельзя усталый, вымотанный, я мигом заснул, вжав воспаленное лицо в холодящую подушку.
Сколько времени прошло, не знаю, но я вдруг явственно услышал сдавленный голос, почти шепот, отчетливо произносивший знакомые матерные слова. «Наверное, «духи», — спросонья безучастно подумал я, не в силах разомкнуть веки, — но почему они ругаются по-русски?» Голос стих. Приснилось, произнес я про себя, и продолжал спать. Но с каждой минутой дышать становилось труднее. Лоб начал покрываться испариной.
Открыв глаза и посмотрев в окно, я не увидел москитной сетки и кондиционера. Рамы тоже не было. Окно голо зияло, сквозь него в комнату вползала духота. Вот те раз, куда же делся «кондей»?
Одевшись, я вышел наружу, начал обходить модуль и наткнулся на капитана, явно кого-то искавшего. Он растерянно затоптался возле меня. Я показал ему на разоренное окно, и он, сплюнул и выругавшись, прояснил ситуацию:
— Четыре кондиционера увели ночью. Кто? Срои, кто же еще. Через пару часов уходить в Кабул, они и решили напоследок порезвиться. Все равно искать не будут.
— И куда же дели? — выказал я непростительную наивность.
Капитан посмотрел на меня как на дурачка и усмехнулся.
— Местным продали. Деньги, видать, взяли заранее, теперь вот отдали товар. Все по честному, — и уловив всю нелепость вырвавшейся у него последней фразы, снова выматерился: — Эх, грабьармия…