— «Дедовщина» в Афганистане была все-таки особого рода. Представьте, сегодня один солдат, допустим, избил другого, а завтра им вместе идти в рейд. И у обоих автоматы…
— Понял вашу мысль. Так вот через военный трибунал при мне не прошло ни одного дела, когда бы обиженный с помощью оружия отомстил бы обидчику.
— Неужели не было ни одного такого случая?
— Ну (Яськин делает паузу), во всяком случае, я не помню…
— Доводилось ли вам, Виктор Александрович, выносить «расстрельные» приговоры?
— Таких приговоров, если опять-таки мне не изменяет память, было два. Один касался офицера К. Вместе со своим сослуживцем Л. он совершил тягчайшее преступление, убив нескольких мирных афганцев. Я председательствовал по этому делу и хорошо помню весь процесс. К. вел себя достойно (если это слово применимо в своем исконном значении), не молил о пощаде, вину полностью признал, чего не скажешь о его заместителе Л., пытавшемся открутиться, обмануть трибунал.
Несмотря на вынесение столь сурового приговора, внутри себя я, не буду лукавить, испытывал к К. жалость. Убежден: если бы он служил не в Афганистане, ничего подобного с ним не произошло бы. Хотя, понимаю, это ни в коей мере не может служить ему оправданием.
К., однако, не расстреляли, высшая мера наказания была заменена ему 15 годами лишения свободы.
А вот другой случай. За измену Родине был расстрелян некто Демиденко. Он самовольно покинул расположение части, ушел к моджахедам, воевал против нас с оружием в руках, запятнал себя кровью советских солдат. Демиденко принял ислам, сменил свое имя и даже женился на дочери муллы.
В кассационной жалобе он писал, что его нельзя судить за измену Родине, ибо он принял мусульманство. Но трибунал посчитал иначе…
За аналогичное преступление судили еще одного нашего военнослужащего. Тот тоже ушел в банду, но активных действий против нас не вел. Мы, естественно, учли это обстоятельство.
— Отказывались ли наши военнослужащие вести боевые действия в ДРА по политическим мотивам?
— Мне такие факты неизвестны.
— Виктор Александрович, если как на духу, проходили через вас дела, заставлявшие содрогнуться, ужаснуться?
В ответ тяжелое молчание. Тень ложится на лицо собеседника.
— Не хочется вспоминать… И вы меня не мытарьте, ладно?
Зато об оправдательных приговорах Яськин рассказывает с куда большим удовольствием.
— На дальнем посту (пост, в «афганском» понятии, типа заставы) по чьей-то вине взорвалась граната в спальном помещении. Погиб солдат. Подозрение пало на рядового Эвояна. Началось следствие. В какой-то момент он даже признался в совершенном преступлении. Тем не менее у трибунала возникли сомнения. Сопоставляли факты и так, и этак — сомнения все более усиливались. Вернули дело на доследование. Его снова прислали в трибунал. Проанализировав все обстоятельства, мы вынесли оправдательный приговор. Военная коллегия Верховного суда согласилась с ним.
Оправдан был и полковник Г., обвинявшийся в злоупотреблении служебным положением. В чем это выражалось? У полковника болел желудок, он отправил с попутным транспортом в Союз прапорщика, который привез ему необходимые продукты. Подчеркиваю, не специально гонял машину, а использовал попутку. Согласно некоторым показаниям, в части изымалось спиртное и полковник его присваивал. Провели опрос свидетелей — выяснилось, что изъятое спиртное по приказу Г. уничтожалось. Вот так сыпался «компромат» на полковника…
Признали невменяемым и не осудили офицера-вертолетчика, застрелившего в военном городке нашего гражданского специалиста. Экспертиза проводилась в Институте имени Сербского, не доверять ей у нас не было оснований.
Ужесточение наказания, как известно, не дает эффекта. Люди этого не боятся. Рассматривая уголовные преступления воинов-«афганцев», мы намеренно не стремились «мотать» им сроки, как говорится, на полную катушку.
Очень широко практиковалась отсрочка исполнения приговоров. В Афганистане эта мера применялась в два раза чаще, чем в целом по Союзу. Мы давали возможность искупить свою вину тем, кто поварился в военном котле. Думаю, это было правильно и гуманно…
Виктор Александрович сказал все, что хотел, на его полную откровенность рассчитывать не приходилось. Но упорно не шло из головы услышанное как-то от работника военной прокуратуры. Он стал свидетелем, как осужденный в сердцах бросил на суде:
— Вот вы накажете меня за преступление против мирного населения. А вертолетчики? А артиллеристы? А другие? Они ведь, бывало, целые кишлаки стирали с лица земли. Кто их за это осудит?!