Внутри Королевский Парк Свободы был моделью добропорядочной анархии. На входе людей обыскивали. Никто не мог бы пронести внутрь оружие, а плавающие над головой, недосягаемые полицейские системы наблюдения никем не замечались, так что законов здесь не существовало.
Впрочем, один закон здесь настойчиво насаждался. Все акты умышленного насилия влекли за собой одинаковое наказание, как для атакующего, так и для его жертвы. Стоило кому-нибудь поднять руку против своего соседа, и ближайший золотистый мячик для баскетбола парализовывал обоих. Приходили в себя они поодиночке, а системы слежения внимательно наблюдали за процессом. Как правило, этого было достаточно.
Естественно, что люди кидали камни в полицейские шарики. В конце концов, ведь это был Парк Свободы, не правда ли?
— Эй, они попали! Пошли, пошли скорей! — Рон схватил меня за локоть и потащил.
Сбитая полицейская система наблюдения была не видна. Ее закрывали тела тех, кто ее только что уничтожил.
— Только бы они не разбили ее. Я им говорил: мне она нужна целенькой. Но разве словами их остановишь?
— Но ведь это Парк Свободы, и они этой свободой воспользовались.
— Да, но моими камнями.
— А кто они такие?
— Не знаю. Когда я их заметил, они играли в бейсбол. Я сказал им, что мне нужен полицейский глаз, и они пообещали достать его.
Я хорошо помнил Рона. Рональд Коул был одновременно художником и изобретателем. Для кого-то это могло послужить двумя источниками обогащения, но Рон был не такой, как все. Он изобретал новые формы искусства. С помощью паяльника и проводков, с помощью отражательных пластин и нескольких наборов пластика да еще с невероятной коллекцией всякого гнутого хлама Рон Коул умудрялся делать вещи, подобных которым на земле не видывали.
Рынок авангардного искусства и всегда был не очень-то широким, но время от времени Рону удавалось что-нибудь продать. Этих денег хватало на то, чтобы приобретать-новое сырье, особенно если учесть, что большая часть сырья попадала в мастерскую Рона с чердаков и подвалов. Правда, изредка ему удавалось продать что-нибудь очень дорогое, и тогда на очень короткое время он становился богачом. И вот еще что было для него характерно: он знал, кто я, но совершенно позабыл мое имя. Рону Коулу было о чем подумать, вместо того, чтобы забивать себе голову посторонними людьми и их именами. Имя было для него лишь железкой на ошейнике, которой можно играть во время разговора.
— Рассел, как ты? — Это был сигнал: Рон повесил на мой ошейник новую бирку.
В какой-то момент разговора, посреди очередной паузы он обычно говорил: «Посмотри-ка сюда», — и обычно доставал на свет божий какое-нибудь чудо. Один раз он вытащил чистый пластиковый шарик размером с мячик для гольфа. Шарик лежал на идеально отшлифованной вогнутой серебряной поверхности. Когда его трогали пальцем, он начинал кататься по вогнутому зеркалу. Брызги отражений были фантастическими.
Другой раз Рон показал мне извивающуюся морскую змею, выгравированную на бутылке пива «Мешло» — чудной, похожей на вазу бутылочке начала 1960-х годов. Бутылка была слишком большой, чтобы поместиться в стандартный холодильник. А еще один раз Рон вложил мне в ладони две полоски матового серебристого металла. Полоски были на удивление тяжелыми.
— Что это? — изумился я.
Держа полоски на ладони, я пытался отгадать. Они были явно тяжелее, чем свинец. Может, платина? Но в наши дни негде раздобыть сразу столько платины. Тогда я шутя спросил:
— Уран-235?
Рон ответил вопросом на вопрос:
— Теплые?
Я с трудом подавил в себе инстинктивное желание бросить полоски как можно дальше и спрятаться за кушетку.
Они действительно были платиновыми. Рон так и не объяснил мне, где взял столько платины и зачем таскал пластинки с собой. Это было что-то сугубо личное.
Вокруг сбитого полицейского глаза стояли зеваки. Прибор был цел. Быть может, этим он был обязан двум подозрительно крупным мужчинам, которые стояли прямо над шариком и отгоняли всех в сторону.
— Так, хорошо, — сказал Рон.
Он опустился на колени, взял шарик и начал переворачивать его, держа своими длинными тонкими пальцами художника. Потом, обратившись ко мне, попросил:
— Помоги мне открыть его.
— Для чего? Что ты задумал?
— Сейчас все расскажу. Ну-ка, возьми… Все… Не надо.
Одна из полусфер, скрывавших внутренности прибора, отошла. Я в первый раз в жизни заглянул в полицейский глаз.
Он поражал своей простотой. Я взялся за звуковой парализатор, зажав в пальцах параболический отражатель, и вытащил камеры и торовый трансформатор, который, должно быть, служил основой системы, удерживающей прибор в воздухе. Никакого источника питания я не обнаружил. Должно быть, сама оболочка служила антенной рассеянных энергетических лучей. Теперь, когда оболочка нарушена, ни один дурак, даже очень сильно стараясь, не сможет замкнуть электрическую цепь на себя.
Рон стоял на коленях и внимательно изучал странные внутренности полицейского глаза. Из своего кармана он достал что-то, сделанное из стекла и металла. Потом, очевидно, вспомнил, что я существую, и, протянув вещицу мне, сказал:
— Посмотри.
Я взял вещицу в руки, ожидая какого-нибудь сюрприза. И сюрприз не заставил себя долго ждать. Это были старинные охотничьи часы. Большие заводные механические часы на цепочке да еще и в защитном корпусе. Такими часами пользовались лет двести назад. Поглядев на циферблат, я сказал:
— Опаздывают на пятнадцать минут. Ты что, не смог восстановить весь механизм?
— Да нет, дело не в этом.
Рон нажал на кнопочку, и крышка откинулась.
Механизм казался вполне современным. Я спросил наугад:
— Батарейка и вилка настройки?
— Естественно. Из этого я их и сделал. Только стрелки не движутся. Я поставил их сразу перед обыском.
— А… И что эта штука может сделать?
— Ну знаешь, если я все правильно рассчитал, то, думаю, эта штука сможет сбить все полицейские глаза в Королевском Парке Свободы.
Примерно с минуту я давился смехом, не в силах вымолвить ни слова. Рон смотрел на меня, склонив голову на бок, и, видимо, гадал, не принял ли я его слова за шутку. Наконец я выдавил через смех:
— Слушай… Ну, это будет большое развлечение!
Рон энергично закивал.
— Конечно? Все зависит от того, насколько правильно я разгадал их схему. Сам посуди. Полицейские системы не должны быть сверхнадежными. Они должны быть дешевыми. Если кто-нибудь собьет полицейский глаз, налоги от этого не увеличат. А если делать их дорогими, но сверхзащищенными, можно обмануть ожидания множества людей. А люди в Парке Свободы не должны обманываться в своих ожиданиях.
— Ну и?..
— Если они сделали систему питания дешевой, то я смогу уничтожить весь глаз. Сейчас посмотрим.
С этими словами Рон вытащил из-под воротника своей рубашки тоненький медный проводок.
— И сколько это времени займет?
— Да всего с полчаса, может, чуть больше.
Время было решающим фактором.
— Мне придется уйти. Я встречаюсь с Джил Хейз у Уилширского выхода. Ты знаешь ее. Такая высокая блондинка, с меня ростом.
Впрочем, Рон меня не слушал.
— Ну ладно, пока, — пробормотал он и начал вставлять медный проводок куда-то вглубь полицейского глаза.
Когда он вживил его с помощью крошечных плоскогубцев, я ушел.
Маленькая толпа всегда притягивает к себе толпу большую. Спустя несколько минут после того, как мы с Роном распрощались, я увидел на своем пути огромный полукруг любопытных, которые что-то разглядывали на земле.
Лысеющий, с квадратной челюстью индивидуум что-то собирал на траве — архаичная машина с какими-то лезвиями и маленьким бензиновым моторчиком. Т-образная деревянная рукоятка была совершенно новая. На ней еще не было краски. Все металлические части аппарата были тусклыми. Здесь и там их покрывали следы только что оттертой ржавчины. Толпа обменивалась впечатлениями шепотом. Что это было? Это не деталь машины, не моторная лодка, хотя у нее был пропеллер. Слишком мала для моторного скутера, слишком велика для моторного скейтборда…