Кверта осеклась и долго-долго смотрела на меня, а я старалась собрать в кулак всю свою сдержанность.
– А это мне бо-о-ольше нравится, – пробормотала она, отворачиваясь. – А то ходит тут, важная, видишь, какая... Змей своих таскает, зубы им разглядывает... И тихоня, видишь, да-а, а таких тут ни-ни! Не любят...
Тем вечером она принесла мне таз с водой для умывания – и в воде плавали запаренные травы. Той ночью она стояла над моей кроватью и что-то шептала, а я делала вид, что сплю. Мало ли какие причуды у бабки.
Утром же Кверта поймала меня во дворе.
– Вот по двору босиком ходишь. И в рубахе одной. А за забор выйти – что мешает?
– Я лишь за водой, – пожала я плечами. – Разгуливать полуодетой не в моем обычае.
Я слукавила – в Лусколе матушка убила бы меня и за чулки разного цвета. И прокляла бы – за то, что чулки вообще попали в поле ее зрения.
– Ты ж говорила, – прищурилась старуха, – с дикарями какими-то жила. И что, там вот так же было?
– Да, – хмуро отрезала я. – Так же.
Ей не понять. Оханна... «Зеленое безумие» и «дикари» – и это место все делало безумным и диким. Оно меняло. Оно подчиняло. И дикари казались мне мудрейшими на свете людьми – ровно до тех пор, пока я не вспоминала о любимом, блистательном Дорфтоне. Но, признала, забывала я о нем непозволительно часто.
На следующий вечер и ночь история с шепотом и травами повторилась. И далее.
У меня стала болеть голова. У меня стали подкашиваться ноги. Меня тошнило – если ела, то от еды, если голодала – то рвало желчью.
Один день я не коснулась принесенной воды, а ночью долго не спала – пока не услышала, как старуха запирает дверь в свою комнату.
А затем... Кверта вновь принесла воду. Я сдержанно отодвинула таз, стараясь сжечь старуху взглядом. Но та лишь пожала плечами и... принялась копаться в моих вещах! И словно бы не в первый раз – безошибочно сунула нос в нижний ящик комода, где я хранила разную дребедень, оставшуюся с поездки в Оханну! Я терпела ровно две минуты – до тех пор, пока Кверта не выудила длинное ожерелье – кожаные шнурки и деревянные бусины, косточки и клыки зверей.
– Тварь!
Клянусь, будь в тазе кипяток, это бы меня не остановило! Я сорвалась, выплеснув на каргу всю воду разом и швырнув таз в угол.
– Подлая мразь, – прошипела я, наступая на Кверту и сжимая кулаки. – Признавайся, что за дрянь ты мне таскаешь?
Она как будто даже испугалась, когда я протянула к ней руку. Но я лишь схватила повисший на ее волосах стебель и швырнула ей же в лицо.
– Что за наговоры по ночам? Ну?! Отвечай! Если ты думаешь, что я ни малейшего понятия не имею о проклятьях, то ты ошибаешься! Так ты меня пыталась выгнать? Так вот! – я повысила голос, хотя казалось, была уже на пределе своих возможностей. – Еще раз... еще раз увижу тебя ночью... – я отобрала у нее ожерелье и хлестнула им по воздуху, как плетью или ремнем. – Ты, тварь... Ты изойдешь жаром и гнилью раньше, чем смерть придет за тобой, гиены растащат твои кишки, тигру я отдам твою голову, а глаза – муравьям, я...
– Вот ты и проговорилась, – внезапно рассмеялась Кверта. Нервно, но все-таки – рассмеялась. – Дикарочка ты, детка. И сколь не кройся за словами да за стеклами, дикая кровь, горячая...
Я почти произнесла слова проклятья, которому меня научили в Оханне.
– Твое счастье, что ты меня остановила.
– Что в воде было – а дурман, наши его попивают временами. Что ночью шептала – а ничего, повторяла вот, что на завтрак сготовлю, а что на обед, да дела перечисляла... А ты и поверила, у-у-умничка! – заулыбалась Кверта.
– Пошла вон, – устало сказала я.
– Э! Ну-ка за старое не берись! – старуха погрозила мне пальцем и уселась на кровать. – Прохфессор твой мне отписывал, – сообщила она с внезапной доверительностью. – Да расписывал – едет, вот, к тебе девочка. Прямиком из столицы, после года в Оханне! Животных, вот, изучала. Едет к вам – из-за змей. Тех-то у нас, это еще Якоб говорил, мно-о-ого. А Якобу ты и не понравилась – говорит, та ли это, которая жила в странных землях, в зеленом безумии... не похожа! Вот и я считала – не та... Не видать тебе тут змей. Дураки мы, что ль, городских цац в заповедные места водить? Не-е-е, не дураки...
– То есть? – поразилась я. – То есть, те, что я видела, это не все змеи, что у вас тут водятся?
Я посмотрела на свои тетради, исписанные мелким убористым почерком... Кверта хмыкнула и покачала головой.
– Главных-то забыла, – шепнула она. – Таких, что только у нас... Их так и зовут – вуддробские змеи.
– В первый раз слышу.
– И в последний – если Якобу не понравишься, – пообещала Кверта. – Он тут все лучше всех знает.
Как понравиться Якобу я, кажется, уже знала и сама.
Все мужчины Вуддроба работали на лесопилке – и к лучшему, решила я. Все ж не могла понять, как отнесутся к переменам жители деревни, так что проверим лишь на старичье, детях и женщинах. Я не стала заплетать волосы – только собрала сзади, чтоб не лезли в глаза. Достала свой дорожный костюм – тот, в котором пробиралась через дебри Оханны. Сменить платье на одежду из селенья туземцев все же не решилась. Перешитая в короткое платье нижняя рубашка и штаны до колен – это все же слишком смело для деревени, где знают о цивилизации. Зеркало, привезенное из дома, отразило какое-то странное, слишком расхлябанное существо, которое я наблюдала в Оханне лишь изредка – когда удавалось рассмотреть свое отражение в воде.
Не обувшись, я добрела до соседа, не стучась, открыла калитку...
Якоб сидел на крыльце и приподнял брови, увидев меня.
– Дед, – сказала я, наматывая на кулак ожерелье из ремешков. – Покажи змеиное логово, а? Не видишь, я уже давно готова хоть в пекло идти. Хотя какое тут пекло... Вот в Оханне – там да. До ливня пекло, а после – паровой котел... – я смерила его взглядом и села рядом. – Ну, или расскажи, за что тебя тут великим считают.
Видела бы меня матушка.
Якоб повеселел и с тех пор стал относиться ко мне лучше. Расспросил про Оханну – рассказала. Почти все рассказала. И он – тоже, как я поняла позднее, рассказал почти все.
Он стал водить меня в лес по одному ему известным тропам. Он научил меня говорить со змеями. Он считал их почти людьми. А они его – вероятно, змеем. Гады ползли к нему прямо в руки и даже – мне казалось, – ластились, как кошки или собаки.
Почему мне, ребенку из поместья, аспиранту, молодому ученому, так легко было согласиться со стариковскими бреднями о душах змей?.. Потому что уже была Оханна. Там поклонялись ягуарам. Я, конечно, не таскала им подношений, но наблюдала очень, очень долго... И приняла – как еще один способ во что-то верить. Вдалеке от Дорфтона, торжества науки и неудержимой мощи прогресса, им, вероятно, нужно было во что-то верить. А мне лишь было интересно на это смотреть.