Постовой осветил фонариком опухшие лица героев и пропустил в монастырский двор, спросив для порядка:
— Русские?
— Ты что, не видишь? Слушай, парень, нам бы настоятельницу.
— Мать Макарию?
— Так точно!
— Подойдите к покоям. Она, наверное, там крутится. Служба уже кончилась.
— А комбат здесь?
— Уехал куда-то по делам. Наверное, в Митровицу.
— С боевой подругой?
— С ней, конечно, — заулыбался десантник.
— А замполит?
— Дома отдыхает, под арестом…
— Молодец!
Они прошли мимо амбаров и цветущего сада в глубь двора, где белели церковь и монастырские покои. Цветы сливы мерцали в лунном свете и придавали жилищу христовых невест особый шарм. Серега, не расстававшийся с фотокамерой, решил зафиксировать для истории эту нечеловеческую красоту. Андрей уверенно пошел навстречу худой и высокой, похожей на тень, настоятельнице. В отличие от друга, «заводившегося» с пол-оборота по малейшему поводу, он был убежденным стоиком. Мать Макария, не глядя в глаза отрока, спросила:
— Одакле ти си?[5]
— Я сам Андрей, рус, официр за людска права из Митровицы. Имам едно питанье. Дали можете да узьмите едну србкиню, девойку на постой? Она е сирота и проститутка, — на блестящем русско-сербском выпалил Андрей.
Настоятельница помолчала и медленно ушла в покои. Прошло минуты три-четыре, Сергей уже вернулся из сада, с восторгом сообщив: «С такими фотографиями первая премия обеспечена! Хоть что-то кроме трупов на эту пленку снял». Стали молча ожидать ответа и почему-то даже не перекрестились, не вошли в церковь. Мать Макария вышла к ним и с тем же отвлеченным видом тихо, но твердо сказала: «Нечу».[6] Потом повернулась и размеренным шагом ушла восвояси.
Офицеры по правам человека, слегка ошарашенные, быстро вышли из монастыря, бросив на ходу постовому: «Братан, пока! Привет комбату». Только рядом с машиной Серегу прорвало:
— Вот они какие, сербские братья и сестры! Мы за них кровь проливаем, в могилах копаемся, а монашки нас, значит, на хер послали с гуманитарной миссией! Идите, мол, ребята, откуда пришли и блядь свою заберите!
— Ладно, не горячись. Они сами здесь жить боятся… Девчонка бы у них все равно долго не выдержала. Еще бы убежала, а нам потом искать…
— Ну никак не ожидал от этих «православцев» такой подлянки! Сущие христопродавцы!
Сели в машину, поехали без радиошума домой по тому же русскому пути всех «несчастных», сирых да убогих прямиком в Митровицу — здешний филиал земного ада. Саня спала, даже не подозревая, какое счастье обошло ее стороной…
— Что будем с ней делать? — спросил Сергей.
— Не знаю. Может поселить на время у нас, а потом, когда поспокойней будет, перевезем ее в Приштину в приемник для проституток.
— Думаешь, эта ночная бабочка согласится? Попробовать, конечно, надо. Можно, кстати, разместить подругу в бывшей комнате Пола — все равно пустует. Там и атмосфера соответствующая! Все пропахло виски, и снимки девок с сиськами развешаны по стенам! Ей будет приятно проживать в пенатах нашего непьющего ирландского друга! — заржал Сергей и разбудил Саню. — Приехали, мать! Една мала плава на рамену ми спава![7]
Глубокой ночью в лунном свете пересекли мост через Ибар, разделяющий Митровицу на два мира, и оказались в родимой сторонке среди развалин, грязи и ларьков, можно сказать, в двух шагах от России…
Так и зажили они — два полуангела и бывшая падшая женщина. Выпивать стали еще реже! Отвадили от дома Таню Пазолини, ревновавшую то одного, то другого к невинной, в сущности, но опытной квартирантке. Правда, помощник прокурора Пол захаживал по старой памяти к друзьям. Накачавшись, он слегка нарушал монастырские нравы. К примеру, снимал со стены оленьи рога и, мастерски изображая влюбленное животное, бодал Саню. Она привыкла к пацанам, вела хозяйство, как-то повзрослела, но на улицу почти не выходила. Стыдилась привилегий жертвы или боялась Мишко?
Весна в Косово по понятным причинам была особенно великолепна! Она как-то невзначай наполнила утонченную душу Сереги чувством грубо-прекрасного. Что ни говори, а природа свое возьмет! Он полюбил… Кого? Уж, конечно, не Татьяну с ее вечно немытой головой, прокуренным бельем и страстью к славянской душе… Но и не Пола — этого изысканного розана ирландского идиотизма… О комбате и замполите и говорить нечего. Друга Андрея он и так боготворил! Как-то вечером, когда они возвращались с работы, Сергей решился признаться.