— Слушай, надо поговорить…
— Что случилось?
— Да, Саня… У меня к ней, понимаешь, сильное чувство!
— Ну и что? Мне это известно.
— Не знаю, может пожениться временно? В России я почти разведен, а в миссии мне еще долго париться… Что посоветуешь, Андрюха?
— Может перетерпишь? Да и Мишко, ее хозяин, так просто с ней не расстанется. Могут возникнуть проблемы…
— Я говорил с ним вчера. Три тысячи просит…
— Три тысячи — деньги, конечно, небольшие, но головной боли с ней сколько!
— Подумай, прикинь…
— Ладно.
— Так ты отдал деньги?
— Отдал…
Андрей помолчал немного и глубокомысленно отметил:
— Мишко не такой уж и плохой мужик! Не рвач, и погулять, и покутить любит… Опустился только в последнее время: торгует сигаретами на автостанции.
— Ну, братан, тогда пойдем в магазин!
Зашли в магазин, потом в бар, другой, третий… Вернулись домой к полуночи — как в старые добрые времена. Обнявшись, легко и непринужденно вошли во двор и затянули задушевную русско-французскую песню: «Томба ля нэжа, ампа-сибля манежа!»[8] На пороге ждала Саня: «Серочка, како ти си?»
На свадьбе, больше походившей на погром, невеста выказала доселе скрытые таланты, и Пол едва удержал лидерство в потреблении ракии — балканского эликсира молодости. Жених беспорядочно крестился — то слева направо, то справа налево — и целовал избранницу в обнаженные плечи.
Через месяц она убежала из монастыря семейного типа. Исчез и Мишко. До Митровицы дошли слухи, что их видели вместе где-то в Центральной Сербии. Еще через пару месяцев в Ибаре нашли труп белокурой девушки. На опознание Сани пришли только ангелы ада. Это была не она…
ПОПРИЩЕ
Посвящается двухсотлетию МИД России
Приступая к проекту годового отчета, высокопоставленный российский дипломат Алан Петрович Снегирев снял не выходящий из моды блейзер и засел за рабочий стол. Разложив бумаги, мужчина тяпнул рюмочку «Курвуазье», крякнул, затем элегантно зевнул на мотив Первого фортепьянного концерта Чайковского, слегка порефлексировал и, наконец, испытывая известное, пожалуй, лишь литераторам и дипломатам нервно-творческое возбуждение, углубился в написание новейшей истории.
Подобно русским летописцам, Снегирев предпочитал работать по ночам в келье-кабинете, вдали от уютной квартирки на авеню де-ла-Пэ, где тикали швейцарские ходики и посапывала в постели, читая Пруста, Ангелина Сергеевна. Сразу же отметим, что многосторонняя дипломатия и женщины были для Алана Петровича главными эстетическими раздражителями.
В импозантном внешнем облике и богатом внутреннем мире старшего советника Снегирева — маститого дипломата чичеринской школы — просматривалось нечто нежно-барское и нестерпимо родное, располагающее к любви с первого слова и первого взгляда. Породу выдавали не только орлиный взгляд, высокий лоб, степенная походка, в целом приятный запах и длинный нос, но и подобающего размера печень. Алан Петрович не скрывал благородства натуры и нравился женщинам. Коллеги по бокалу и перу его обожали, начальство пыталось усыновить…
Жанр годового отчета — лаконичный рассказ о нескончаемой чреде побед российской дипломатии — исключал «сопли» лирических отступлений. И этот момент расстраивал Алана Петровича, старавшегося высветить мельчайшие грани дипломатического подвига благодаря собственному «межстрочному» комментарию, тонким намекам, глобальному видению проблем современности и исключительной толерантности, особенно по части выпивки, к ценностям различных культур и народов. Такой и только такой подход Алан Петрович, или, как его величали соратники, Снегирь, считал справедливым и человечным. Что можно считать признаком вырождения дипломатических кадров, низкопробной вкусовщины, а то и профессиональной непригодности. С другой стороны, Алан Петрович чурался как победных реляций Нью-Йорка, так и тревожно-объективных сообщений Женевы. Радовали лишь пьяные откровения африканских «точек» и балдежный эстетизм русских европейцев. Почту из Вашингтона читал со словарем.
Балагур и острослов друг-Петрович только после «пол-литра» испытывал легкие трудности с «лабиализированием» отдельных гласных и согласных.
Примечательно, что в едва уловимом промежутке между полулитром и семьюстами Алан начинал оказывать знаки внимания присутствующим на данный момент дамам.
Отрицая автономию дипломатической видимости, Петрович безжалостно «десублимировал» политические реалии. Проще говоря, для его утонченной души «гносеологические возможности рефлектирующей способности» не были механизмом сугубо интеллектуального созерцания «дипломатизируемой» действительности. Исходя из этого посыла Алан Петрович на нервной почве шел в народ, открыто и самозабвенно братался с окружающими, включая посольских дворников. Таким образом, в Снегире спекулятивный дух счастливо сочетался с духом практической деятельности!
8
Tombe la neige — impossible manege — Падает снег — невозможный облом