— Потом соберем. Я топор контролирую, конечно, но лучше не рисковать. Посиди пока.
Гера послушно забрался на козлы, предусмотрительно подстелив под попку полу плаща, и затарахтел. Он жаловался на холодное лето, на закончившиеся дрова, потому что Сухов запил, а ни с кем другим дедушка так и не договорился, в сотый раз благодарил Кима и небеса, пославшие его в самый нужный момент. Потом вдруг вспоминал, что черника какая-то водянистая и что грибов «совсем-совсем нет, а так хочется со сметанкой из печки».
Ким тихо улыбался, наслаждаясь этим щебетом, присутствием Геры рядом — на расстоянии пары шагов, такого свободного, не боящегося, и благодарил Тошу, который, наверное, все-таки был не совсем человеком. Пусть не ангелом, но чем-то очень схожим, потому что не меняется ведь все так круто после одной-единственной встречи? Или?..
Ким вбил топор в колоду и, сделав знак Гере сидеть и дальше — только заноз не хватало! — принялся собирать дрова.
— Я наколю твоему дедушке дров. Сухов если запьет, то надолго.
— Но…
— У меня своя программа тренировки — спину прокачиваю.
— А…
— Не вздумай деньги или еще какую хрень предлагать, — Ким прям по глазам понял, что именно про это Гера сказать собирается. И точно — сразу покраснел и глазки в пол. — Считай моим извинением за прошлое лето. И за мудачество вообще.
— Да ну что ты! — замахал руками Гера. — Это я слишком остро реагировал. Ты ничего такого и не делал.
— Делал-делал, — хмыкнул Ким. — Веди. Помогу тебе с печкой.
— О-о-о! — восхищенно протянул Гера. — Ты мой спаситель.
«Это демоверсия, — хотелось ответить Киму. — Для приобретения полной будь, пожалуйста, моим».
В доме действительно было сыро и холодно. Гера ежился, но ощутимо зяб.
Подойдя к устью печки, Ким отчетливо понял, что не в дровах было дело. Гера просто навалил туда целую гору и, судя по куче спичек, пытался поджечь вот прям полено. Но дрова действительно были сыроваты. Потому и не поджег. Ким беззвучно вздохнул, сходил в дровяник за берестой, выложил дрова из печки и аккуратно уложил те, что лежали сбоку — сухие, но Герой не замеченные. Подложил лучин, которые торчали из жестяной баночки, и быстро развел огонь.
Гера смотрел удивленными глазами и покусывал губу. Ким хотел подвести его к печке, чтобы погрелся, ухватил за руку и не смог сдержать эмоций:
— Да ты же ледяной!
Подвинул табурет, усадил Геру, сдерживая желание начать растирать, и, уже разворачиваясь к передней, сказал:
— Сейчас еще куртку тебе принесу.
— Не надо, — испуганно воскликнул Гера, хватая Кима за штанину. — Они холодные. А на меня внимания не обращай — я всегда, если замерзну, долго отогреваюсь.
— Дурилка незадачливый, — беззлобно хмыкнул Ким и щелкнул Геру по носу.
Нажал кнопку чайника и придвинул еще один табурет — сзади от Геры. Стянул с себя ветровку — хоть и тонкая, но нагретая, — накинул Гере на плечи, а потом сам уселся сзади. Обхватил Геру, прижал к себе.
— Без подтекста, — пояснил Ким, — просто грею тебя. Не пугайся, пожалуйста.
А потом понял, что ведь не только близость альфы может смутить, но и ебучий шрам. Может, вполне может Гере быть брезгливо и мерзко от такого тесного контакта. Но Ким и додумать толком не успел, не то что отстраниться с полагающимися извинениями. Гера втиснулся, вжался в него с довольным стоном:
— Честно говоря, мне вот прямо сейчас плевать. Так замерз.
Он скукожился, волосы рассыпались, скользнули по плечам, и Ким увидел шею Геры. Уже блекло, нечетко, но вполне очевидно там проступала старая метка. Ким стиснул зубы и прикрыл глаза. Не дай бог Гера обернется — вопросов не избежать. Нужно было срочно начать разговор, отвлечься на что-нибудь.
— Так от чего же ты сбежал сюда?
Ким не вкладывал прямого значения в эту фразу, подразумевал что-то типа дауншифтинга, убегания от суровых будней Северной столицы. А Гера вдруг напрягся. Характерно так, всем телом, когда проблема явно в чем-то большем, чем загазованность воздуха и перегревшийся асфальт. И как только Гера расслабился, медленно, насильно скидывая напряжение, Ким понял, что хочет знать и что Гера наверняка придумает что-то, чтобы не говорить правды.
— Расскажи мне, — тихо, совсем не настойчиво попросил Ким.
Они были совершенно посторонними, а с посторонними не делятся секретами, от которых все тело сводит. Но Гера почему-то вдруг сжался еще больше, будто Ким все-таки накинул на него холодную, отсыревшую куртку.
— В пятнадцать, — тихо-тихо просипел Гера и замолчал.
— М?
— Я познакомился с ним в пятнадцать. Ничего особенного, просто в одной очереди стояли, и он спросил номер. Он старше на семь лет. Умный. Достаточно состоятельный. Начал ухаживать. Ну а много мне в пятнадцать нужно было? Да и родителям он понравился. Весь такой правильный, — Гера рассказывал про все это с горечью, какой-то тянущей до сих пор болью, и у Кима даже в горле запершило. — В шестнадцать он предложил съехаться. Я согласился — это ж так круто, по-взрослому. И оформлено все было в виде помолвки, с обстоятельной беседой с моими родителями и уверениями, что все серьезно.
Гера замолчал и долго смотрел на огонь.
— Через полгода я загремел в больницу с анорексией. Меня все спрашивали: в чем дело, почему так? А я ничего не мог сказать. Мне не в чем было его обвинить. Это сейчас я понимаю, что намеки были слишком тонкими. Одежда на размер меньше, брошенные фразы. Никто на меня не давил. Он никогда не приказывал мне. Но… Я забросил друзей. Превратился в примерного домохозяина. Каждый вечер — блюда разных кухонь. А он, знаешь, мог прийти, увидеть, не знаю, нитку на полу и уйти на всю ночь. И знаешь, я всегда думал, что дело во мне. Я так хотел стать лучше, хотел, чтобы ему нравилось дома, чтобы он не уходил.
Гера медленно распрямился, поднял голову, и Ким чуть сдвинулся, устраивая его поудобнее.
— Мне приснился дедушка. Тот, который со стороны отца. Я сон не помню совсем, только ощущение, что дедушка расстроен. Я что-то запаниковал, поехал на кладбище. А осень была, ветер такой холодный. Я сижу и плачу, плачу. И вдруг омега подошел. Спросил, все ли в порядке. И я, как на тебя сейчас, вывалил все. Тогда, правда, в истерике. А он выслушал и предложил мне походить на консультации. Он психолог. Крутой. Вытащил меня из этого дерьма. Еще друг помог. Сам бы я не справился, конечно.
Гера хмыкнул и покачал головой.
— Я так хорошо помню, как боялся сказать, что мы расстаемся. Своему альфе в смысле. А он так спокойно: «Ну и съебывай». И родители… Я как-то думал, что они меня поддержат, а папа начал спрашивать… Завуалированно интересовался, что я сделал не так. Чем не угодил. А я есть не мог. Реально, съесть банан для меня было подвигом. Не плакал, спал нормально, хотя и не высыпался, а есть не мог. Я полгода вылезал. Выкарабкивался, Ким. И все жалели мои отношения. Не меня, понимаешь? А того, что я упустил такого альфу. Как будто пранк. Ну, — Ким вздохнул, — хотя бы отделил зерна от плевел. На мой день рождения, в июне, бывший позвонил. Поздравил, наговорил кучу всяких правильных слов, как он умеет. И я выдохнул — отболело. Не хотелось бежать за ним, что-то там доказывать, убеждать, что я хороший. Я не хороший. И мне никому ничего не надо доказывать. Знаешь, так офигенно было это понять. Лучший подарок. Я поблагодарил, сказал, что дела-дела, и трубку повесил. На следующий день он приехал. Привез подарок. А я понимаю, что он меня прощупывает. Дергает, чтобы проверить, там ли еще крючочки. Буду ли я ручками махать, ножкой дергать. Я так испугался и сбежал. А он домой ко мне пришел. Папа радостный, типа «велкам». А меня тошнит. Мне страшно от того, как он на меня смотрит. Папа говорит — умный взгляд. Умный, наверное, но такой жуткий. Я раньше не понимал, а теперь так отчетливо видел. Он начал мне названивать, приезжать. И все опять: «Какой хороший альфа. Присмотрись. Попробуйте еще раз». А я не выдержу еще раз, — у Геры задрожал голос, и Ким стиснул его крепче.