- Вот тебе и ответ. Довольна? - мадам Краковская презрительно адресовала реплику "подруге". - Устала я, вздремну часок. А вы потише тут, молодежь, если можно.
Впрочем, заснули обе, и я оказался в относительной тишине. Лежал я, Леша, в шикарной прохладной витрине красивейшего гастронома славного нашего города Ленинграда и мучился вопросом о своей исключительности. Ведь чувствовал еще на комбинате, что не такой я, как все окружающие, что судьба моя не будет похожа на судьбу братьев моих колбасных и, тем более, сестер. Но даже если человеком стану, все равно многого не пойму или не приму. Казалось так раньше, понимаешь? А теперь во мнении своем утвердился. И чем дольше я лежал и рассуждал, чем больше я вглядывался в снующие человеческие фигурки за стеклом, тем сильнее опять погружался в меланхолию. Жизнь - штука, безусловно, хорошая, но не такая уж и радостная. Вон, мадам Краковская, второй месяц на витрине обитает, и только мудреть начала, а уже протухла. Или взять эту дуру Докторскую - зачем она вообще на свет появилась, коли больше трех дней ей все равно не жить. А Ольга Павловна? Была королева королевой, а появился в ее кабинете какой-то Обэхаэс и метет ее по полной программе то ли на покой, то ли на дачу в Мордовии. Понял я тогда (а теперь и на собственном опыте убедился), что кем бы ты на свет ни явился - колбасой или человеком, жизнь твоя - набор случайностей, которые и есть - судьба. Так то, Лешенька. Так то...
Глава вторая, повествующая о важном наблюдении, сделанном Сервелантом еще в колбасную его бытность, а также раскрывающая ему глаза на собственные экстраординарные способности
Сделал я в жизни, Леша, одно важное наблюдение. Точнее, наблюдений важных я сделал превеликое множество, но это, так сказать, эксклюзивное, никем более не подмеченное, а если и подмеченное, то не записанное. А значит, я могу с гордостью присвоить себе авторство. Приятно быть автором, черт побери, этаким маленьким Роденом русской словесности. Что? Скульптор? Ну и что, что скульптор! Можно подумать, что если скульптор, то и наблюдений делать не умеет. Ты мыслителя евойного видел? Ну и что? Тоже мне, неплохо подмечено! Отлично, отлично, Алексей, подмечено. Неплохо - это никак. Сколько страсти, сколько мудрости, сколько эмоций в этом, пардон, ню. Ню - это голый, значит. Деревня! Ладно, плевать на Родена с его голыми эмоциями, я про наблюдение свое начал.
Так вот, мысль такая: пьющие люди делятся на две категории по способу затаривания. Затаривания, говорю, за-та-ри-ва-ни-я. Так и пиши. Не спорь. Корче, первая категория - это те, которые сначала берут выпивку, а потом к ней закусь, а вторая - которые сначала пожрать купят, а потом за бутылкой чапают... Ну, те, которые без закуси или без выпивки - частности, исключения, так сказать, из правил, не опровергающие их, а, скорее, подтверждающие. И потом, мы же о пьющих говорим, а не об алкашах или трезвенниках. Внимательнее, Алексей, быть надо, внимательнее. Суть упустишь, потом вовек себе не простишь. Да перестань ты обижаться, я ж тебя в соавторы возьму. Будем как эти... ну, как их? Петров и Водкин. Нет? Ильф и Петров, точно. Спасибо, Леша, за подсказочку. Не смейся, получится! Чем мы с тобой не писатели - я идею даю, ты писАешь, то есть, пишешь. Ну, оговорился. Бывает. Ты меня не сбивай, пожалуйста. Мысля ускользнет, новую оформить, думаешь, просто? Пиши и молчи. Редактировать потом будем. Почеркаем все подряд мне в книге ненужное и выкинем на помойку за твоим домом. Самая аккуратная помойка во всем вашем населенном, как говорится, пункте, я проверял. А как же! Привычка хорошая! Стал бы я с человеком дружить, который рядом с тухлой мусорной кучей живет. Чего? Да, гуманоид! Да, колбаса! И не стесняюсь этого. Мое происхождение уникально, и не возражай мне! Ты слышал, как меня мадам Краковская назвала? Гастрономический экстаз! Гордо звучит и обольстительно, на мой взгляд. А твое мнение меня в данной консистенции не интересует. Тебя, кстати, кто-нибудь экстазом называл? То-то! И перестань ржать, ничего смешного я не сказал. О серьезных вещах речь идет. Достал уже, пиши, а то Обэхаэса вызову, так тебя мести начнет, что какое-нибудь Девяткино раем покажется!
Короче, первая категория - те, которые бутылку берут, а потом закусь, нас в данном сюжете интересуют мало, потому, будь мой папаша из их числа, ему на меня денег не хватило бы. Но Николай, слава колбасному богу, оказался из тех, кто сначала закуску покупает, а потом считает, на какую у него осталось - столичную, пшеничную или русскую. О, не скажи! Разница есть - и не только в цене. Ты говоришь сейчас как дилетант, который сервелат московский от колбасы докторской отличить не может. Вот и молчи лучше, эксперт, тоже мне, по колбасным обрезкам, не показывай свою некомпетентность в некоторых наиважнейших бытовых вопросах.
Я тогда на витрине за своими думами тоже задремал. Намаялся за утро. Еще бы, столько событий, столько впечатлений. Устанешь тут от переживаний! А проснулся оттого, что почувствовал собственное парение в воздухе. Достала меня из витрины продавщица, значит, на весы, покрытые бумагой рыхлой, мягкой такой и теплой, укладывает. А перед прилавком стоит... ну натуральное чмо! Это я потом понял, что в хорошие руки попал, а тогда мой новый хозяин жутко мне не понравился. Чему там было, кстати, нравиться-то? Очки в полмоськи, от волос запах, что от мадам Краковской, пальто непонятного цвета... вот-вот, что твои тапочки, сколько им лет вчера исполнилось? В общем, завернули меня в бумагу, один хвостик снаружи оставили, и отдали чму в очках. А тот меня - в авоську... Представляшь, меня, московского сырокопченого, и в авоську! Хотя, я не возражал, обидно только немного было. Но, зато, на мир сквозь крупные дырочки можно любоваться. На кончик-то бумаги не хватило! А у меня там орган восприятия как раз... Какие глаза, шутишь? Орган восприятия, говорю. Две большие разницы, между прочим. Вот у людей как? Глаза, чтобы видеть, нос - нюхать, рот - вкус ощущать и говорить всякие глупости, ухо - слушать, еще... там... один имеется для... получения удовольствий. А у нас, колбас, орган восприятия - универсальный. Да, да, и нюхать, и слушать, ну и удовольствие опять же... А то! Ты, брат, мало, что из жизни колбасной знаешь. Ничего, со временем обо всем расскажу. Не торопи. Сказал - со временем, значит - со временем. А сейчас продолжим.
Ехали мы на троллейбусе. Долго ехали. Так долго, что меня в давке чуть не изломали. Ох, и натерпелся я, хорошо, что добрая продавщица заботливо в бумагу вашего покорного слугу обернула, а то бы осталась от меня одна шкурка, грязная и порванная во многих местах. Потом еще пешком шли. Болтало, Леша, в авоське этой похлеще всяких фургонов. Наконец, оказались на месте. Я уж грешным думал, что никогда этого не случится. Жалеть даже начал, что не съели крысы еще во младенчестве.
В комнате, куда меня принес очкастый, сидели двое в белых халатах и пили из граненых стаканов. На скрип открывшейся двери они, естественно, обернулись.
- Ну что, Колюня, принес? А то у нас топливо на исходе. Да и закуски, как видишь, никакой. ЗанюхАем рукавами. Давай, выкладывай, что там у тебя? - тот, что говорил, толстый такой и маленький, тоже, кстати, в очках, поднялся с табурета и направился к нам.
Колюня, - это мой, значит, - спрятал меня за спину и попятился к двери.
- Саша... а я думал, вы ушли уже.
- Э, пургу гонишь. Куда ушли? Мы ж договаривались на четыре, а сейчас, - толстяк посмотрел на часы, - еще только половина пятого. Опаздываешь, Николай. Мы ждали минут десять, а потом... Ну, в общем... Доставай, что у тебя там?
- Я ребята, колбасы взял, сервелату твердокопченого...
Наступила тишина. Только часы на стенке тикали. Громко так, тревожно...
Понимаешь, Леш, как-то сразу мне неуютно сделалось, нехорошо. И воздух как будто гуще в комнате стал, тяжелее, что ли? Молчание разрушил тот, который сидел за столом - с белой бородой и красным носом - ни дать, ни взять - Дед Мороз.
- Как это, ик, как, ик, - заикал Морозко от изумления, - ик, сервелату, ик? Пижон! Ик!