* * *
У подножия скалы сгрудились пешие, кони, всадники. Один всадник поскакал навстречу прямо по речной гальке.
Это был Баба-Калан.
— Живой, Алексей-ага! — завопил он, обняв комиссара, не слезая с коня. — А я уже собрался с этим кишлачником ехать выручать вас... Больно долго вы не ехали.
— И что ж, они поехали бы на выручку? Что-то сомневаюсь... Ну давай, забирай оружие и... рысью марш!..
— Клянусь, они совсем особенные басмачи. Они боятся Ибрагима-дракона, а то бы давно пошли по домам. Позволил бы им своих лошадей забрать — и только бы их и видели.
Ощущение холода, липкого, жуткого еще долго не проходило в спине, когда комиссар ехал по узкому ущелью, и только звон подков коней Баба-Калана и бойцов позади за спиной успокаивал.
А белая галька сая с треском рассыпалась искрами под железными подковами коней, и этот радостный треск не заглушал шума горного, кристально чистого ледяного потока, мчавшегося по дну ущелья.
X
О ночь! Окутан я тьмою.
Волк успокоился и задремал,
а я бреду с глазами сына ночи,
который не доверяет сну.
Ал Бухтури
Опасно и трудно воевать в стране, когда тебя ждут на каждом шагу засады, ловушки, предательство. Но не забывай правила: «Не полагайся на друзей врага и на врагов друзей». Очень хорошее правило.
По дороге двигалась колонна демобилизованных красноармейцев.
Они были при оружии, но без коней.
Баба-Калан возглавлял ее. Разговором он обычно прикрывал волнение и беспокойство. Сейчас же наш великан от всей души радовался, что поездка комиссара в стан Ибрагимбека закончилась благополучно.
Но смотреть надо в оба. Вдруг Ибрагимбек вздумает послать наперерез своих бандитов.
В душной темноте стучит, звенит неплотно пригнанная подкова. Звенят, резко пиликают цикады. Шаркают подошвы по щебенке дороги. Она белеет широкой полосой, эта древняя Дорога Царей с утоптанной за тысячелетия белой глиной с песком и мелкими галечками. Она белеет, и идущие по ней воины кажутся воинами древних времен.
То ли это какие-то массагеты, то ли гоплиты из фаланг Македонского завоевателя, то ли кушаны, то ли монголы Чингиза, то ли индусы из тех, кто уцелел от гибельного похода, когда воины великого могола жгли стрелы и копья в кострах, чтобы согреться на перевалах хребта, который получил меткое название Гиндукуш — Убийца Индусов...
Все тут были. Все шагали по Гиссарской Дороге Царей.
— Шагаешь, браток?
— Топаю... Все ноги оттоптал. Подметки протер...
— А сколько мы оттопали! Верст сорок с утра...
— А кто скажет... Мы демобилизованные. Теперь кому до нас дело?
Голоса в темноте умолкают.
На последнем участке дороги группа Баба-Калана нагнала колонну демобилизованных красноармейцев. Значит, можно ехать спокойно...
Да и мы знаем — басмачи ночью не воюют. Да и кому какое дело из басмачей, что из Душанбе идет в Гузар колонна в двести демобилизованных. Они вооружены. У каждого по сто патронов. Каждый рвется домой, к теплой русской печке, под горячий бок жены, которую не видел лет пять-шесть, находясь на фронтах империалистической.
Они идут в темноте по. Дороге Царей домой, пока им надо добраться до Байсуна.
В темноте к комиссару приближается красноармеец.
— Товарищ, а товарищ, — обращается он к комиссару. — Стараешься разглядеть подошедшего. Ничего не разобрать. Только торчит за плечами винтовка со штыком. На голове буденовка. Свой. Из демобилизованных. — До гарнизона еще много идти? Пить хочется.
— До Байсуна еще верст тридцать. А воды кругом нет. Тут в ущелье целая река воды, да она горько-соленая. Даже кони морду воротят. А до Байсуна далеко...
— Далеко, — вздыхает красноармеец. — Вот уж чертовы дороги!
— Далеко. А вы что-то поотстали. Брички на версту вперед уехали.
— Я до своей рязанской могу дотопать, лишь бы домой...
— А я в Уфу...
— Вы что же, татарин?
— Мы башкир. Мы из мусульманского полка.
— И давно в Красной Армии?
— Да мы еще и в царской: «За веру, царя и отечество». А потом офицерье-шкур... того... и подались в большевики. В Красную Гвардию.
— А к нам сюда давно?
— Да с восемнадцатого. Товарищ Ленин в Туркестан послал против буржуев да белогвардейцев... С той поры...