И, льстиво улыбнувшись, он обратился со страхом и надеждой:
— Господин доктор, скажите, а вам приходилось излечивать подобную болезнь? И много ли времени надо, чтобы исцелиться? И не причиняют ли ваши лекарства нестерпимую боль? — и совсем как капризный ребенок: — Не делайте мне больно, доктор. Прошу вас.
XV
Они мертвы, хоть и живы,
Они живут, но в сущности
мертвы.
ар Рази
Вор вором остается.
Узбекская пословица
Несмотря на все еще мучившие его сомнения, Иван Петрович ликовал: ему удалось отвести опасность от Наргис, выиграть время. Он вполне резонно тревожился за будущее. Характер болезни эмира для него был ясен. Состояние его глаз тяжелое, с каждым днем можно ждать ухудшения. Болезнь крайне запущена. Результаты лечения весьма гипотетичны. И не так уж много времени пройдет, когда эмир поймет это. А тогда...
И тем не менее доктор радовался: мало ли что произойдет. Он был уверен, что выход найдется. Надо было найти выход.
Но хорошее настроение доктора едва ли продержалось бы и секунду, если бы он присутствовал при разговоре эмира со своим верным стражем и телохранителем Баба-Каланом.
— Мы дали недостойной «рухсат».
— Да, господин.
— Мы дали недостойной тройной развод.
— Да, господин.
— Однако недостойная прекрасна.
— Да, господин.
— И в сердце нашем болезненное ощущение... А если недостойная посмеется над нами, своим супругом, повелителем, и бросится в объятия какого-нибудь проклятого...
— О, господин!
— Веление времени... таково: советский доктор... лучший, говорят, в мире, возвращающий зрение... ох... неповторимое искусство излечит нам глаза... Ты обрадуешься?
— О, как возрадуюсь, господин! Мое сердце возрадуется, и печенка возрадуется, и душа возрадуется, господин.
— В награду я обязался отпустить злодейку с кинжалом... Ох, останется она безнаказанной... проклятая.
— Вы обещали, господин!
— Что делать?., э-э-э? Нельзя так!.. Нет, окажем ей
милость... заплатит она нам... Красота ее тела — наше достояние.
— Но, господин, она получила трижды развод от вас.
— Э... ты, кажется, возражаешь.
— О, господин!
— То-то ж... разводка на ложе еще слаще... Знай, так и будет... Придет время нашего выздоровления — доктор получит свою разводку.
— О, господин!
С ужасом и отвращением взирал Баба-Калан на эту жалкую, судорожно вертящуюся на шелковой подстилке фигурку толстячка с черной, тщательно крашеной бородкой. Эмир развеселился и хихикал от души.
— Э, мы не пойдем к ней... Когда зрение вернется к нам... о! — тогда мы насладимся местью.
Сеид Алимхан вдруг вскинул больные, гноящиеся глаза на Баба-Калана.
— Ты молчишь?
— Я не смею молчать, господин!
— Но ты молчишь!.. Почему молчишь?
Эмир вскочил с подстилки, вцепился в отвороты камзола Баба-Калана, пытаясь сотрясти его громадное тело. И если бы он лучше видел, если бы мог заглянуть прямо в глаза (а заглянуть ему было невозможно, потому что голова его достигла только уровня груди великана), то умер бы от страха.
Что помешало великану «раздавить букашку»? Прямодушный, честный Баба-Калан боготворил названую свою сёстру Наргис и делался слепым от ярости при малейшем намеке на оскорбление ее.
Какое-то мгновение смерть заглянула в душу Сеида Алимхана. Откуда это шло? Непонятно. То ли грудь Баба-Калана под руками эмира напряглась и стала каменной, то ли хоть частица ненавистного взгляда великана была перехвачена эмиром, то ли в тоне его последней реплики зазвучала страшная угроза...
Бессильно выпустив отвороты камзола, эмир упал на шелковую подстилку. Он задыхался...
— Да, господин!
Слова успокоили эмира.
Да, они звучали покорно, холопски. Баба-Калан нашел в себе силу воли и выдержку. Разве он не понимал, что Сеид Алимхан полон подозрительных чувств и мнительности? И было бы чудовищно глупо разбудить их в нем окончательно.
Баба-Калану удалось забрать Наргис из дворцовой тюрьмы и спрятать ее. О бегстве Наргис судачили во всех уголках дворца Кала-и-Фату.
Говорили, что эмира чуть ли не хватил удар при этом известии. Говорили, что он успел приказать: