Подскакал на совсем заморенном, хрипло дышавшем скакуне Баба-Калан. Вот уж про кого нельзя сказать, что он утомлен или думает об отдыхе. Он выглядел свежим и бодрым. Легко соскочив с коня, он вытянулся перед Георгием Ивановичем:
— Товарищ начдив, разрешите доложить. Эмирские пуштуны уклонились от боя и рысью уходят на юг, Говорят, там с ними, — да сгорит его отец, — сам Сеид Алимхан.
— В том-то и дело, что неизвестно, в какой группе эмир.
И, обращаясь к адъютанту, Георгий Иванович приказал:
— Передать по рации командиру Первой Туркестанской кавдивизии... Он уже, наверное, занял Китаб и Шахрисабс, чтобы встречал эмира в степи. Перехватить эмира надо во что бы то ни стало.
— Мы сами пойдем туда, — слабым голосом протянул Сахиб Джелял.
Он приподнялся на локте. Рана, видимо, причиняла ему немалые страдания, но в глазах не потухал огонь нетерпения. — Пойдем на юг... Он не мог уйти далеко...
— Вот подтянутся эскадроны и двинемся. Но вы, дорогой Сахиб, останетесь... Вам надо в госпиталь...
— Наш госпиталь, Георгий-ака, в седле... Не для того мы ходили в Сибири в кандалах, не для того моя спина изъязвлена палками эмира, не для того мы не знали годы покоя, чтобы, лежа на одеяле, умирать и слышать, что враг ускользнул... Нет, Сахиб Джелял умрет не на одеяле, а на поле с саблей в руке!
Я ношу свою жизнь
в руках своих.
Придет час — и я швырну
ее в лицо смерти.
Торжественный тон он сменил на самый простой, добавив, поморщившись (видно, рана его мучила):
— Но не раньше, чем поймаю эмира вот этими руками,
— Вы безумец... Вы рискуете своей жизнью.
И тогда Мерген философски заговорил:
— Вся его сущность
Замешана на любви к своему народу.
А на страницах его сердца
нет иных письмен,
Кроме имени Родины
и любви к ней...
Топот коня прервал Мергена. Из тугаев вылетел на темном от пота коне боец из мусульманского полка и осадил лошадь в двух шагах от Георгия Ивановича и от ложа Сахиба Джеляла.
— Вести! — хрипло воскликнул он.
Бледный, взволнованный Сахиб Джелял сел на кошме, Георгий Иванович встал, чтобы принять рапорт красноармейца.
— Что-то? Говори!
Вестник соскочил с коня и, только отвесив всем поклон по-восточному, начал хрипло выкликать:
— Бухара кончен!.. Эмира прогнали!.. Трон поломали золотой... На рассвете пушки изрыгнули огонь и смерть!.. Тогда открылись Каршинские ворота! Тысячи белых чалм вышли... У людей в руках белые флаги. На устах «Аман! Аман!..» — Пощады!—Большевики милостивы... Красноармейса великодушны. Баальшой «митинга» начался у ворот... Мир пришел... Война кончил...
— А эмир?! Где эмир?! — воскликнул Сахиб Джелял.
Больше ничего не волновало его.
— Их светлости эмира нет в Бухаре... Эмир еще вчера ушел с конницей и обозом...
— Куда ушел? Говори! Не тяни.
— Не знаю... Никто не знает. Пошел он в преисподню.
Он склоняется к молитве,
А на поверку — он осел,
порвавший узду веры.
Сахиб Джелял лег бессильно на кошму.
— Мы тут читаем перлы поэзии, а он ушел... Ушел... Ну нет, — вскочил он, — мы тебя догоним, Сеид Алимхан!
Георгий Иванович скомандовал своему эскадрону: «По коням!»
IV
От рыка льва долины содрогались, словно от раскатов грома.
А лев ступал по земле, гордый своей силой, неся в своих широких лапах врагам бедствие, а в острых когтях смерть.
Низами Гянджеви