погубить свою сестру. Положение госпожи Наргис утесненное. Мирза подверг ее неестественному понуждению, насильственно отдав замуж за нашего пресветлого эмира, правителя достойного, но развратителя невинных девственниц.
А разве от насилия не иссякает бьющая ключом радость молодой жизни-, драгоценная казна чувств, и бриллианты восторга юности?
И то, что ныне госпожа Наргис — образец добродетели и совершенство красоты — переступила законы шариата и адата, сохранившиеся в закоренелой форме в варварской нашей Бухаре, не есть ли это прямое следствие этого варварства? Она подверглась злой участи и теперь не отличает добра от зла в жажде мести за свое поруганное достоинство.
Мстить женщина не смеет. Месть — достоинство мужчины. И свершая месть, она не подозревает, что навлекает на себя гнев всего мира».
VIII
В летописи — обилие бредней, примешанных ко всяким преданиям и рассказам.
Беруни
От поэта требуется, чтобы он писал хорошо и красиво, что же касается истины, то ее требуют от пророков.
Аль Аскара
Познакомимся сейчас с одной из сохранившихся записей, сделанных летописцем господином Али в записной книжке в бархатном переплете.
«О правоверный! Когда на глаза твои попадет сей пергамент, лучше не читай написанных на нем горьких, как черный перец, слов. Начертаны они калямом моей рукой по повелению великого и достоуважаемого — да пребывает он в мире и благополучии — халифа правоверных их высочества Сеида Алимхана. Но,— удивительная судьба нашего летописания! — господин и владыка мира Сеид Алимхан снова распорядился предать сии исписанные листы огню и забвению.
Наше время похоже на черноту измены, которая пришла на смену
прекрасной верности.
Господин эмир сжал губы упрямства и на доводы нашего изумления изволили заявить:
«Ничто, задевающее прямо или косвенно имя халифа, не' может остаться ни на языке, ни на бумаге».
А при чем тут его имя, если все, что надлежит изложить в сей главе летописи, произошло и случилось.
Все тщета и пустяк в мире.
Забудь пустой разговор,
Отвернись от лая и не слушай
Всякую речь, требующую ответа.
А наш мудрый эмир Сеид Алимхан — не про него будь сказано — ведет пустые разговоры, когда речь касается такого мудрого и хорошего человека, как доктор Иван, подобный светилу древней медицины Лукману Хакиму.
Итак, это вместилище страданий и несчастий, именуемое судьбою, даровало в предопределенный роком день и час великому эмиру Сеиду Алимхану освобождение от уз брака с несравненной Наргис. Их высочество великодушно и милостиво обещало избавить прекрасную Наргис от ужасной казни, даровать ей освобождение и отпустить ее к родственникам и друзьям. В чем эмир и дал клятву на воде, кинжале и священном коране. Словом, с комиссарами был заключен договор, достойный преславного государя, на основании которого их высочество господин власти Сеид Алимхан был отпущен с условием освободить Наргис в сопровождении доктора Ивана с неизменным Алаярбаком Даниарбеком, брата нашего вместилища хитрости и интриг Мирзы и нас — ничтожного раба аллаха. Все мы поспешили в сторону Карнапа, где, как мы знаем, пребывал с войском гроза мира бек Абдукагар. Сеид Алимхан изъявил желание, присоединиться к войскам ислама и выполнить клятву, то есть благосклонно распорядиться об освобождении из плена прекрасной Наргис.
Сочетание светил благоприятствовало столь счастливому происшествию, достойному быть записанным золотыми буквами в жизнеописании эмира Бухары Сеида Алимхана.
И все волею всевышнего свершалось согласно предначертаниям небес и договору с клятвой эмира.
Мы быстро ехали по степи, никем не потревоженные, но наступила тьма по случаю захода светила, и господин эмир изъявил желание отдохнуть. Поскольку не оказалось на пути ни города, ни селения, ни поместья какого-либо уважаемого бека, господину эмиру пришлось довольствоваться кошмой и теплом дымного костра одинокого чабана. О горе, тот чабан не имел ничего из угощения, кроме катышков курта — сушеного овечьего сыра и иссохшей ячменной лепешки.