– Одри, ты действительно хочешь выйти за Алана? – спросила она.
– Что за вопрос, мама,, разве это не решено с незапамятных времен?
– Ты его любишь?
– Боже мой…
– Нет, ты его не любишь! Ты не можешь любить его, Одри! Он почти такой же зануда, как и твой отец, хотя и гораздо моложе!
– Мама…
– Мне бы, конечно, не следовало говорить тебе все это, но я так хочу, чтобы хоть ты не была несчастна!
Впервые в жизни Люси Фаррингтон позволила себе такую откровенность, и Одри была потрясена. Она бросилась к матери и обхватила ее колени. Как раз в этот момент вошел Дуглас Фаррингтон.
– Какая трогательная картина! У тебя еще осталось немножко нежности для отца, в высшей степени польщенного твоими успехами?
В пятьдесят восемь лет Дуглас Фаррингтон все еще оставался, как говорят, красавцем-мужчиной. Он управлял крупной адвокатской конторой в Стренде и всем своим обликом, манерой держаться, казалось, воплощал Закон. Бдительный страж Кодекса, мэтр Фаррингтон голосовал за консерваторов как по личным склонностям, так и из чувства долга. Людям он внушал почтение, но не симпатии. Ему доверяли, но никому бы и в голову не пришло полюбить его.
Поцеловав Одри, отец налил себе немного бренди.
– Что говорят в Оксфорде о будущих выборах? – спросил он.
– По правде говоря, там это никого особо не волнует!
– Позвольте выразить глубокое сожаление… Впрочем, к счастью, наши консерваторы снова победят большинством голосов!
– Это мы еще поглядим!
От удивления Дуглас едва не подавился бренди.
– Если я вас правильно понял, Люси, вы не разделяете моего мнения?
– Вам отлично известно, Дуглас, что я голосую за лейбористов!
– Увы!… Это могло бы мне сильно повредить, узнай кто-нибудь о ваших симпатиях. Но в конце-то концов, дорогая моя, какого черта вы голосуете за этих людей?
– Из верности.
– Не улавливаю.
– В прежние времена, Дуглас, когда вы еще не были ни так богаты, ни так торжественны и скучны, вы тоже голосовали за лейбористов. Так вот, я продолжаю это делать из верности тому человеку, каким вы были и которого я любила.
С этими словами Люси встала и вышла из комнаты. В полном смущении Фаррингтон призвал на помощь дочь.
– Ты что-нибудь понимаешь, Одри?
– Мое мнение не так уж важно, отец, но вот то, что вы не замечаете, как мама несчастна, гораздо серьезнее…
II
Не считая Дино, к которому после отказа участвовать в генуэзской операции относились с прохладцей, все семейство пожелало проводить Рокко и Альдо в порт. Клану Гарофани редко удавалось выходить в полном составе. При виде такой толпы капитан грузового судна, на котором предстояло отплыть нашим аргонавтам, подумал было, уж не авангард ли это жителей Неаполя, внезапно решивших покинуть город? Потом, наведя справки, восхитился ловкостью Синьори. Ну какой полицейский, пусть даже самый недоверчивый из всех на этом полуострове, заподозрит, что эти женщины, оплакивающие отъезд двух членов семьи, эти мужчины, возносящие небу пламенные молитвы, и эти вертящиеся под ногами дети собираются нарушить закон? И капитан невольно проникся к своим соотечественникам особым почтением, стараясь, впрочем, не проявлять большей, чем обычно, любезности к Альдо и Рокко. Кто знает, вдруг за ними приглядывают? Но Гарофани вовсе и не думали ломать комедию. Богатое воображение рисовало каждому из них вечную разлуку, а потому горестные стенания вырывались из глубины души.
Сапожник Константине Гарацци, спрятавшись за грузовиком, наблюдал эту сцену – ему предстояло дать хозяевам подробный отчет о начале операции. Убедившись, что все в порядке, он поздравил себя с правильным выбором. Капитан судна засвистел, призывая матросов заняться делом.
– Эй вы, садитесь или нет? – крикнул он с трапа Альдо и Рокко. – Моя посудина – это вам все-таки не такси!
Пришло время расставания. Почтенная матрона осыпала сына звучными поцелуями. Лауретта рыдала. Джельсомина цеплялась за мужа, словно не желая отпускать его. Марио произнес речь, которую никто не слушал, кроме бродяг, вечно ошивающихся в порту. Наконец Альдо, вырвавшись из материнских объятий, вскарабкался по трапу.
– Пиши мне каждую неделю, малыш, – возопила Серафина, – если не хочешь получить весть о моей кончине!
Она совсем забыла, что сын вернется через восемь дней.
Ни Альдо, ни Рокко никогда не уезжали из Неаполя. Зачем покидать этот благословенный край? Поскольку капитан приставил их к самой легкой работе, оба могли вволю наслаждаться бездельем. Раскинувшись прямо на палубе и подложив под голову связку каната, молодые люди часами предавались чисто неаполитанскому времяпрепровождению – спокойно дремали, предоставляя солнцу золотить кожу.