— Что не так, босс?
— Как будто яда в организме стало меньше, что ли… Почти не глумилась над ними.
— Ой, да пусть развлекается, — отмахнулась Швабра. — Не так уж у неё много радостей в жизни.
— Почему?
— Нипочему, отстань, босс.
— Вот, теперь узнаю свою сотрудницу. А то уж думал, не заболела ли?
— Для тебя я тоже «злая жаба», да? — насупилась Швабра.
— А тебе не всё равно?
— Не знаю. Может, и всё равно. А может, и нет. Мы, девушки, такие непредсказуемые…
— Ладно, раз пришла, помоги подготовить зал. Так и быть, дам сверхурочные.
— Серьёзно? Не похоже на тебя, босс.
— А что ещё делать с человеком, которому, кроме как на работу, и пойти-то некуда?
Швабра принялась, злобно сопя, снимать стулья со столов и расставлять салфетки.
— Уел, — признала она, закончив. — Сама не знаю, как дошла до жизни такой.
— Какой?
— Когда кроме как с начальством и поговорить не с кем.
— А подружка твоя белобрысая?
— Она, конечно, да, но… Знаешь, у неё своих проблем выше крыши. Да таких, что моя жизнь кажется выигрышным лотерейным билетиком. Не хочу её грузить.
— Ладно, что там у тебя стряслось? Вижу, что хочешь рассказать.
— Не твоё дело, босс, не надо лезть…
— …в твою жизнь, — закончил я. — Как скажешь. Принеси кофейные чашки, скоро заявится утренний клушатник. Надеюсь, твоя подружка не заморочит голову Говночелу, и он притащит пироги вовремя.
— Ой, что там морочить, я тебя умоляю! Вакуум между ушами?
Закончив приготовления к утреннему открытию, Швабра уселась на табурет у стойки. Вздохнула, поёрзала. Вздохнула снова. Выпила тоника со льдом. Помыла стакан. Вернулась.
— Что ты маешься? — спросил я. — Говори уже.
— Блин, раз ты так настаиваешь… Маме стало лучше!
— Это же хорошо?
— Надеюсь. Не знаю. Боюсь думать об этом. Она уже несколько лет вставала из кресла перед телевизором только в туалет и на кухню. Еду я ей оставляю в холодильнике или на плите. Поест и обратно уходит. Пялится в телек сутками, без звука, даже ночью не даёт выключать. Там один шум на экране, а она смотрит. Так в кресле и спит. Или вообще не спит, не понять уже. А сегодня вышла на крыльцо, представляешь? И даже как будто меня узнала, что ли… Но, может, и показалось. Посмотрела так, как будто я для неё существую. Пусть даже просто как движущийся объект…
— Ты рада?
— Блин, вот честно? Не знаю, босс. Слишком долго её в моей жизни не было. Что я буду делать, если она вдруг вернётся? Скажу: «Привет, мам?»
— Для начала неплохо.
— Блин, босс, да я без понятия, где все эти годы носило её крышу. Если она со мной заговорит, я, наверное, завизжу и описаюсь.
— Скучаешь по ней?
— Я её почти не помню, босс. Не знаю, какой она была… до того.
— А твой брат?
— Какой брат? — удивлённо посмотрела на меня Швабра.
— Твой старший брат. Он её не помнит?
— Босс, ты чего? У меня нет брата. И никогда не было. Слушай, у тебя-то всё с крышей в порядке?
— Ничего, — отмахнулся я, — проехали. Перепутал что-то. Бывает.
— Блин, босс, ты меня так не пугай! Если у тебя кукуха вылетит, кто мне платить будет?
***
Панк и блондинка успели вовремя, клушатник получил свою выпечку. Я таскаю им кофе, они слушают радио:
— …Отродье должно умереть! Смерть отродью! — это милый звуковой фон к разговору трактирщика с дочерью.
— Отец, они сожгут таверну.
— Не бойся, покричат и успокоятся. Надо просто пережить сентябрь, потом страсти остынут…
— Нет, ты же видишь, с каждым днём всё хуже. Сначала они молча переглядывались, потом шептались, потом бормотали вполголоса, теперь орут. Как скоро появятся факелы?
— Может быть, обойдётся?
— А если нет? Что мы будем делать?
— Не знаю.
— Ты должен сделать так, как они говорят, отец. Убить меня.
— Ты с ума сошла?
— Я не человек. Я отродье ведьмы. Я не рождалась от женщины, я не твоя дочь, я не знаю, что я такое и зачем живу. Не знаю, чего от себя ждать. Скоро мне исполнится полторы дюжины лет, а отродья не должны становиться взрослыми. Что со мной будет? Кем я стану?
— Я готов рискнуть.
— Но почему, отец?
— Я знаю тебя полторы дюжины лет. Если ты не человек, то кто тогда человек? Если ты не достойна жить, то кто достоин?..