Брайтон… Германия… Не все ли равно? И разве в болезнях дело?.. Перебить это его настроение смог Александр Тургенев, неожиданно прискакавший во Франкфурт 19 июля. Он собирался ехать в Англию и охотно бы взял Вяземского в попутчики — вдвоем веселее… Князь был счастлив — наконец-то свиделись они, старые друзья, столько пережившие. Не хватало лишь Жуковского.
— Как литература наша поживает? — спрашивал Тургенев. — Что новенького слыхать?
— Что сказать на это? — невесело усмехался Вяземский. — Отвечу, как губернская купчиха на вопрос о ее здоровье: не так, чтобы так, а так, что не так что не оченно так.
Заговорили о совместной поездке, и Тургенев упомянул, что путь на Брайтон неизбежно лежит через Париж. Вот и сбудется давняя мечта князя.
— Париж! — восклицал Вяземский. — Неужели я увижу Париж?.. Быть того не может! Скорее Германия станет единым королевством, чем я в Париж попаду… Мой титулярный советник этого не допустит.
— Какой такой советник?
— Я тебе разве не говорил? У всех людей ангел-хранитель, а у меня вместо него — титулярный советник. Un ange tutélaire et un ange titulaire[82]… Чиновник для особых поручений. Эти поручения в том, что он мне беспрестанно палки в колеса ставит. Так что в Париж ни за что не попаду.
— Еще как попадешь, — добродушно улыбался Тургенев. — И будешь меня просить, чтоб забрал тебя поскорее оттуда. Это ведь издалека Париж хорош кажется… Вон Жуковский, к примеру, вовсе не в Париж едет, а в Рим. Потому как знает, что к чему…
Итак, впереди — Брайтон и Англия. Но еще до Брайтона — Париж. Воистину неисповедимы пути Господни…
Кстати сказать, визы во Францию у Вяземского не было, и ему пришлось выхлопатывать ее прямо во Франкфурте, через Тургенева. Обставили все таким образом, что поездка получалась как бы полулегальной. Поэтому в письмах жене князь не упоминал Париж напрямую: «Я думаю всего вернее заехать по дороге в местечко безымянное… и пробыть там недели две в виде беглого солдата или контрабандиста. Только прошу не выдавать и продавать меня, а писать по-прежнему во Франкфурт». А письма из самого Парижа и вовсе зашифрованы, хотя и довольно прозрачно, — то Вяземский называет его Франкфуртом-на-Сене, то пишет «Paris» справа налево, чтобы можно было прочесть словно в зеркале…
Впрочем, все это чепуха. Главное — сам по себе Париж, а не сопровождающие его русские глупости…
Тургенев ускакал вперед, ему не сиделось на месте.
22 августа в письмах Вяземского появились первые впечатления: «Странное дело! Я не нахожу Франции во Франции. Уж мой чиновник не завез ли меня куда-нибудь в другое место!.. Cette belle France[83] — Тамбовская губерния… Еду по вшивой Шампании… Подъезжаю к Эперне, все шампанское, выпитое мною во всю жизнь, разыгралось однако ж во мне и что-то стало теплее на душе. Я подбавил еще свеженького и что-то поэтическое забурчало в желудке». Знаменитые погреба фирмы Моэт-э-Шандон, куда за пять франков пускали посетителей, поражали воображение — тянулись на тридцать верст, там хранился миллион сто тысяч бутылок отборного шампанского. Отпивая из бокала «Дом Периньон», Вяземский вспомнил самого лихого из своих собутыльников — Дениса Давыдова. Начал послание к нему, которое так и назвал — «Эперне»… «Икалось ли тебе, Давыдов, / Когда шампанское я пил…»
И вот на рассвете в воскресенье 25 августа 1838 года на горизонте показалось туманное марево — Париж… Громоздкий дилижанс подпрыгивал на ухабах, рядом ерзали клетки с полудюжиной кроликов, купленных кондуктором по дороге… В шесть часов утра въехали на messagerie[84], где Вяземского уже поджидали Тургенев и сотрудник русского посольства князь Иван Гагарин. Повезли его в отель на рю Нев. Первым делом князь отправился в китайские бани, оттуда — в православный храм, где нашел многих знакомых — Дурново, Шилова, Репниных… Занес визитную карточку посланнику графу фон дер Палену. И только выйдя из русского посольства на шумную рю Абревуар-Эвек, понял, что он — в Париже… На мгновенье нахлынула мальчишеская радость, он почувствовал, что непроизвольно улыбается. И, чуть ли не зажмурившись, бросился в парижскую толпу, гомонящую, разноязыкую, веселую.