Первоначальное название «Брайтона» было «Бессонница». Вчерне стихи были готовы к началу 1839 года; ранний вариант Вяземский послал из Франкфурта Языкову. Появился «Брайтон» в 12-м номере «Отечественных записок» за 1839 год.
Несмотря на немноголюдность, там все же имелось небольшое светское общество. В него князь вступал с некоторым волнением — все-таки сам он наполовину ирландец и, так сказать, по крови родня этим людям… Когда Вяземский сказал об этом, ответом был общий восторг. Общались, конечно, на интернациональном языке XIX века, французском. Произношение англичан Вяземского искренне повеселило (сам он говорил безупречно), но в целом островитяне князю понравились, хотя он и не преминул заметить, что они люди слишком самолюбивые и слегка зашоренные… Писательница леди Морган, ирландка по национальности, расспрашивала князя о русских женщинах — насколько они образованны и независимы от мужчин. И еще — есть ли надежда на то, что будет облегчена участь ссыльных поляков?.. Приветливо Вяземского приняли и в салоне писателя Хораса Смита. На каком-то вечере он познакомился с подполковником по фамилии О'Рейлли, но так и не смог решить, есть ли между ними родство — британский офицер любезно сообщил, что этот славный род очень многочислен и разделен на множество ветвей. 22 сентября князя приглашали на митинг, который устраивал местный радикал Фергюс О'Коннор, но Вяземский предпочел ему концерт знаменитого певца Джованни Рубини («А есть еще люди, которые считают меня либералом», — иронично заметил он в дневнике по этому поводу). И не пожалел — Рубини был великолепен, голос его, теплый и мягкий, так и лился в душу… Он пел из «Дон Жуана» Моцарта. И что пред Моцартом какой-то митинг какого-то О'Коннора, будь он хоть трижды прав?..
25 сентября в Брайтон прикатил Тургенев, так и не повидав Шотландии. «Некому писать оттуда, — пресерьезно объяснил он, — брат Николай лучше меня все знает, а тебя в России нет». Они вместе съездили в городок Уортинг, посетили старинный замок, принадлежавший герцогу Норфолку. 3 октября были на ярмарке скота. Там наблюдали любопытную сцену: к гостинице подкатила красивая карета с хорошо одетым кучером. Из кареты вышли четыре человека, также весьма пристойной наружности. Среди русских путешественников разгорелся спор: господа это или мужики? Вышло — мужики, местные фермеры, которые, выпив по стакану портера, отправились на ярмарку… Этот случай запомнился Вяземскому. «Эти господа могли нам дать мерку и образчик всего того, чем Англия отличается от других государств», — записал он.
В Брайтоне Вяземский принялся учиться английскому языку, но успел взять только несколько уроков. Дело оказалось для него непростым: «Как родятся Рафаэлями, Ньютонами, Паганини, особенно Паганини, так должно родиться со способностью произнести английский th». Учитель мучил его статьями из «Spectator», и теперь уж настал черед англичан втихомолку посмеиваться над стараньями русского гостя. Но князь не унывал и уже через неделю мог довольно складно сказать горничной Шарлотте «I kiss your hand… Is it good English?[86] » (на что следовало чопорное «No, sir, it's very shocking[87]»).
6 октября, искупавшись в двадцать шестой и последний раз, Вяземский простился с милыми брайтонцами, сел в дилижанс и отправился в Портсмут. Рассчитывал успеть на пароход, идущий на остров Уайт, но опоздал и заночевал в городе. 7 октября посетил остров, там два раза купался. Оттуда отправился в Лондон, в котором в общей сложности провел около месяца. Этот город его впечатлил намного больше Парижа: Париж весь принадлежал девятнадцатому веку, в Лондоне, кажется, уже проглядывал двадцатый. Улицы заполнены были народом, движенье непрерывное, но странное: никто, на первый взгляд, не спешит, не толкается, кучера не кричат, а меж тем все перемещаются скоро, деловито, не мешая друг другу… Невольно вспомнились карамзинские «Письма русского путешественника»: «Какое многолюдство! какая деятельность! и притом какой порядок!»… 12 октября он посетил тюрьму Ньюгейт и Вестминстерское аббатство, ему показали Палату лордов и Палату общин… Там было пусто, служители подметали полы. «Странное впечатление видеть пустынным и безмолвным то, что наполняет внимание мира и гремит из края в край», — записал князь. Вечером отправился в знаменитый театр Дрюри-Лэйн, попал на балет «Мелкий бес», который уже видел в Париже. Публика показалась «средней» — в ложах было немало лондонских «дев радости, из коих некоторые очень хороши». Лондонскую аристократию князь толком так и не повидал. Русский посол, старый граф Поццо ди Борго, объяснил ему, что high life[88]** в Англии кипит только летом, осенью все едут или на континент, или на охоту в поместья. Старик очень скучал в Лондоне и был рад поболтать с Вяземским за партией в вист. Проигрывая, посол забавно сердился. Компанию игрокам составлял старый знакомый князя Николай Киселев.
86
Я целую вашу руку… Хорошо ли это звучит по-английски?