Я ждал Юру около института. Мы собирались засветиться на факультативе, чтобы улучшить балл на предстоявшем экзамене. Юра подкатил на такси. Выскочил с переднего сидения.
5
Летящей походкой побежал ко мне. Джинсы, кроссовки, цветастая сорочка, серая ветровка. Пожал руку, обнял. Я почувствовал скрытое смущение. Я повернулся, чтобы зайти в институт, но Юра стоял, глядя на такси. На заднем сиденье я увидел острый злой профиль спорящей с
водителем из-за цены поездки женщины. Вот она расплатилась, и на асфальт ступил высокий
каблук лакированной бежевой туфли. Воздушная порхающая тридцатилетняя женщина, похожая на бабочку светлой солнечной туники. Круглая заколка поверх маленькой торчащей груди. Женщина улыбалась, показывая красивые ровные зубы на правильном лице. Зелёные кошачьи глаза. Само очарование. Я подумал, что мне показалось, что минуту назад она злилась. По обыкновению я смотрел в глаза, чтобы не смотреть ниже, выдавая желание. И всё-таки я не видел ни бретелек лифчика, ни его очертания.
Это Мила, - представил Юра и покраснел, что случалось с ним нечасто.
Я попросила Юрку показать ваш институт, - просто чудесно сказала Людмила. Она решительно направилась к главным дверям alma mater. Схватилась за захватанную ручку тяжелых высоченных дверей, потянула на себя. Дверь едва подалась, или Мила не хотела, чтобы она подавалась. Мила обворожительно оглянулась за помощью к Юре. Мы оба рванулись ей помочь. Дверь подалась и, стуча каблуками, Мила вошла в святую святых.
Оба в джинсах, кроссовках, модных сорочках и ветровках, мы с Юрой чувствовали одно. Мы синхронно поворачивались, шаг в шаг шли. Мы часто отвечали хором. Твердь земная разверзалась под нами. Начиная от охранника и гардеробщика, все смотрели на нас. Педагоги здоровались первыми. Игриво усмехнулся декан. В фойе второго этажа, напротив актового зала, ожидая факультатива, собирались показывать учебный фильм по оперативной хирургии, стояла наша и параллельная группа. Мила этого не знала и двигалась мимо, словно людей не замечала. Она с интересом рассматривала колонны, алебастр капители. Стоя подле наших сначала окаменевших, а затем специально игнорирующе громко заговоривших девчонок, Мила поведала, можно ли волютки считать разновидностями лилеек, и почему коринфский стиль колонн прозвали девичьим. Услышав последнее слово, однокурсницы презрительно вызывающе рассмеялись. Смерив их недружественным уничтожающим взглядом, Мила, как ни в чем не бывало, рассказала, обращаясь преимущественно ко мне, что она закончила архитектурный, но работает программистом, возглавляет женский коллектив из тринадцати человек. Ей двадцать восемь, а с Юрой она познакомилась, когда он принес к ним в бюро на починку ноутбук. Краем глаза я смотрел на Милу и не верил, что ей двадцать восемь. Зелёные глаза её приобрели в искусственном свете больших люстр противоестественный бирюзовый оттенок. Стало понятно, что это линзы. Нос, пожалуй, чересчур курнос. Макияж ярок. Главное – мне, Юре, девчонкам курса Мила годилась в старшие сестры. От неё веяло подавляющим ароматом женщины. Взрослая, не учившаяся в институте, а уже его закончившая и уже работающая. Свершившая карьеру, ставшая шефом бюро. Сексом пыхало от юбки летнего умеренных цветочных тонов платья, из выреза меж скромно очерченных небольших грудей.
Двери актового зала открылись. Студентов пригласили войти. Мила изъявила желание посмотреть фильм. Мы нехотя ввели её внутрь, постаравшись занять места позади группы. В этом зале на шестьсот мест мы давали клятву Гиппократа. Здесь впервые нам велели одеть халаты, и весь зал побелел от гордой одежды. Выше панелей по стенам висели портреты Галена, Авиценны, Пирогова. Казалось, они укоризненно смотрели на нас с Юрой. Они видели, они знали, что Юра с Милой спит, а я с ней общаюсь. Я втайне тоже её хочу. Я завидую Юре. Мы ввели в алтарь блудницу. Показывали фильм про какую-то полостную операцию. Мила смотрела фильм спокойно, без брезгливости непосвященной. Одной нашей студентке при виде крови и гноя сделалось плохо, она потеряла сознание. Её вынесли на руках в медпункт. Она мечтала стать хирургом.
После фильма состоялась лекция. Мила заскучала и предложила уйти. Наклонив головы, мы
6
пошли к дверям. Педагог глядел на нас с кафедры. На следующий день девчонки объявили нам бойкот. Мы нарушили медицинскую этику и деонтологию. Мы привели к алтарю неофита. Мы нарушили врачебную тайну. Есть фильмы и лекции, запрещенные к удовлетворению
любопытства.
Сикофанты! Зачем копаться в чужом грязном белье?! – бросит Юра, когда с подачи одногруппниц, внести ясность в надуманный конфликт попытается куратор, преподавательница госпитальной терапии по кличке Тутси.
Гордая, взрослая, работящая и праздная Мила простучала каблучками вниз. Она либо ничего не поняла, либо, наоборот, провокацию подстроила. Она играла на нашей территории, мы к ней в бюро не ходила. На следующий вечер, в пятницу, Мила пригласила меня и Юру познакомиться со своими родителями.
3
Поразительно, что по вкладыванию в мозг мегабайтов Гегеля, остаётся неясным, принимал он Бога или нет. Мнения исследователей расходятся. Кто-то именует его глубоко верующим человеком, упуская: в двух тысячах сохранившихся писем нет ни одного упоминания о Боге. Бердяев называет Гегеля атеистом, которого обстоятельства должности, оклада, состояния общества заставили прочитать с преподавательской кафедры “Философию религии” в том виде, как она существует. Рассел лишает Гегеля права именоваться философом. Для него Гегель успешный учитель, остроумно сознательно путанный интерпретатор чужого, обострённой гордости фигляр, продажный обманщик, словесный жонглёр. Понятие кентавра существует, а живым его видели лишь греки. Обобщая, неминуемо придёшь к абсолютной идее “Тимея”. Абсолютная идея и христианство в одном флаконе – поздний неоплатонизм. Так рассуждал историк. В дне сегодняшнем семья Милы предпочитала “Абсолют”. На столе стояло три бутылки. Отец – отставной полковник, шестидесятилетний бодрый седой старик, в гимнастёрке без погон сверлил меня молочными острыми глазами. Мила называла его красным генералом, а мать – натужно весёлая нестарая пенсионерка “УФСИНом”. Полковник отзывался обеим женщинам. От Милы он устал, и вяло следил за её очередными знакомыми.
Студенты-медики? Ну-ну.
Мать подкладывала нам пельменей и огурчиков. Отец пил н торопясь, смачно, не закусывая. Мать едва пригубливала. Мила пила наравне с отцом. Короткие аляповатыми ромбиками халатики, ей и матери полковник купил в одном магазине. Мила рассуждала о готовящемся повышении цен на алкоголь.
Мы, кто пили, пить не перестанем. Работяг жалко. На суррогат перейдут. Варить самогон возьмутся больше. Мы уже это проходили.
И не раз… Деревня вымрет, - подмигнул нам отец. – Не так ли, врачи?
Мила следила, чтобы Юра не напился. Полковник часто выходил курить. Мы крепились. Возвратясь, он спрашивал нас об операции на шейке бедра. Приносившая и уносившая тарелки мать интересовалась подагрой и ревматизмом.
Изрядно выпив, полковник спросил дочь, не хотела бы она найти знакомых помоложе. Мила укоризненно поглядела на отца. Он принялся вспоминать наших предшественников. Мы услышали несколько мужских имен. Вспомнились некие случаи. Мила избегала вспоминать прошлое. На каждый из периодов отца она находила свой гекзаметр. Каждый оказывался неподходящим, несовершенным, иногда – коварным обманщиком.