Если еще и еще раз присмотреться к роману «Дата Туташхиа», поневоле придешь к выводу, что по самой своей внутренней структуре он скептичен по отношению к проблеме выбора. Герой романа множество раз меняет, пробует, выбирает то или иное отношение к миру, к человеку, но ни разу эта определенность не приносит ему удовлетворения, не помогает решить духовных проблем мятущегося абрага. Его предназначение — искать истину, и один ее вариант вряд ли способен утолить этот духовный голод.
На пути Даты есть все — и розы, и тернии, нет только остановки и успокоения.
Люди оказались неспособны понять, оценить, взять в свой духовный арсенал неистовое горение, высоту духовной устремленности благородного абрага? Роман вовсе не подходит к таким прямолинейным утверждениям. Это, напомним еще раз, притча с понятными условностями жанра. Притча, помимо всего прочего, представляющая в концентрированном виде людскую алчность, бездушие, презрение к слабым, пресмыкательство перед сильным, злобу — все то, чего не должно быть в жизни, достойной человека, в жизни, которую он, безусловно, заслужил, в жизни, путь к которой помогают проложить и самоотверженные идеалисты, подобные Дате Туташхиа.
Пафос таких романов принято называть трудным. Но он способен найти благодарный отклик у современного читателя, проявляющего интерес к масштабным бытийным проблемам.
Наверное, широкое обращение к большим философским категориям не обходится в грузинской прозе без издержек. Может возникнуть известная перенасыщенность текста серьезными понятиями, существующими уже словно бы отдельно, отстраненно от конкретной человеческой психологии. Но сама интенсивность существования в современной литературе духовных и нравственных ценностей — примечательное и симптоматичное явление.
Трудно представить Бачану Рамишвили вне соединения с миром общечеловеческой нравственности, вне мировоззренческих споров, которые он ведет и с соседом по больничной палате, священником Иорамом, и с самим собой. Его сознание никогда не дремлет. Здесь вовсе не обязательны ошеломляющие философские открытия. И все же не стоит просто так, на веру принимать эту простоту... В беседе с автором этих строк Н. Думбадзе высказал соображение, особенно его подчеркнув, что писать трудные, сложные вещи бывает легко, а простые необыкновенно трудно. Он говорил, что часто какая-то мысль кажется ясной и почти примитивной, когда она доказана, когда на эти доказательства потрачены чьи-то огромные усилия.
Такую точку зрения тоже нужно иметь в виду.
Бачана — человек наших дней, его раздумья о тех, кто-стремился к истине задолго до него, неотделимы от общих размышлений об окружающем, о содержании и направленности повседневных поступков. Его борьба с дельцами и взяточниками, его — для такого человека — нормальная деятельность писателя и редактора республиканской газеты имеет и чисто практический, и нравственный смысл.
Обращаясь к опыту предшествующих поколений для ответа на многие животрепещущие этические вопросы, грузинская проза, насколько можно судить, избегает поверхностной актуализации истории. Между прошлым, нынешним и будущим устанавливаются органичные связи — таков характер мировосприятия, продемонстрированный писателями Грузии в произведениях и на современную, и на историческую тему.
Уже упоминалось имя романиста. Отара Чиладзе. Подчеркнем: романиста. Ибо именно романы «Шел по дороге человек» и появившийся совсем недавно «И всякий, кто встретится со мной...» заставили говорить о заметном имени в нашей современной литературе.
У каждой писательской репутации — индивидуальная логика. Отар Чиладзе давно известен у себя на родине, да и среди знатоков за грузинскими пределами как один из интереснейших, из самых изысканных национальных поэтов. Он автор многих поэм, в которых очень сильно лирическое, субъективное начало... И вдруг «крупноформатная» проза, огромные романические конструкции, тяжелые глыбы жизненного материала, перевернутые перед читателем.
В способности подвергнуть плодотворному сомнению общеизвестное есть ощутимая духовная свобода. Продемонстрировать ее соблазнительно. Но Отар Чиладзе дает свою версию прошлого, избежав иронического апокрифа как жанра. Его роман «Шел по дороге человек» движется несколько иным путем, хотя авторская ирония, авторское сомнение время от времени проскальзывают в интонации повествования.
На наших глазах разрушается привычная сфера древнего мифа. Разрушается в том смысле, что из него исчезают завершенность событий, однозначность характеристик, эпичность тона. Эпос — это всегда: закончилось, свершилось, было. В романе О. Чиладзе все бурлит, клокочет, складывается, умирает и рождается заново. Высокое смешано с низким, прекрасное с уродливым, и роман может быть признан ироничным в том смысле, что он показывает: смотрите, сколь пестра и многомерна людская жизнь, как много в ней обыденного и обычного, а много столетий спустя она предстанет в эпическом ореоле, очищенная и возвышенная, и триумфальной походкой героев пройдут нынешние, покрытые пылью дорог и сражений, далеко не всегда презентабельные действующие лица.