Обворованный. С кем имею честь?
Вор. Мое имя, милостивый государь, оказалось бы, вероятно, в данный момент... слишком большим сюрпризом.
Вор льстил обворованному: «О, в наши времена стиля модерн вкус - такая редкая вещь... Я знаю в этом толк». Обворованный отвечал: «Я действительно вижу, что мы любим одно и то же. Это прелестно...»
Далее вор разъяснял свою философию.
Вор. Раз человек не может избегнуть этого фатального закона воровства, то было бы гораздо честнее, если бы он действовал откровенно-.
В третьем действии кубы вновь стали алыми, на задней стене появился круг, оклеенный золотой фольгою. Он изображал солнце, кубы - баррикаду. Вор под влиянием своей возлюбленной, некоей кружевницы, ставшей жертвой полицейского произвола, - в интермедии полицейский грубо тащил ее за кулисы, - оставил анархо-индивидуалистические взгляды и во главе восставших тифозных казарм бился с буржуями на баррикадах Греческий хор елецких нищих и беженцев, стоя на стульях в оркестровой яме, распевал:
Соха и молот - два друга воли
И знаменуют собою труд.
В них все спасенье от лютой доли,
Ведь в царство правды они ведут.
Соха и молот хотят жить дружно,
Но уничтожить их хочет меч.
Меч капитала! Ему так нужно
Народной кровью себя сберечь...
В финале появлялась черная фигура бывшего слуги, олицетворявшая теперь измену и клевету. Среди восставших начинался раскол, кружевница и бывший вор погибали.
Все это к Мирбо не имело ни малейшего касательства, скорее навеяно было Анатолем Франсом, роман которого «Боги жаждут» не так давно появился в русском переводе.
- А с вашим кузеном, неподражаемым Сашенькой, мы виделись последний раз в пятнадцатом году, когда я приезжал в Петроград после госпиталя, - дружески улыбался Воронов-Вронский.
Нет, они не были знакомы до сегодняшнего вечера, но слышали друг о друге. Воронов-Вронский приятельствовал с Сашенькой Патвакановым и учился с Мгебровым в артиллерийском училище.
Они шли ночным Ельцом домой к Екатерине Агламазовой, гражданской жене Вронского и примадонне его театра. Режиссер, обрадованный, что встретил человека, с которым было о чем поговорить, - вот уже пятнадцать лет они ходили друг подле друга, занимались одним и тем же делом и только чудом не пересеклись, - рассказывал о себе.
Окончив училище, участвовал в русско-японской войне, получил легкое ранение и георгиевский крест, вернулся в родные пенаты в самый разгар событий 1905 года. Бывшие гимназические приятели стали эсерами, занимались аграрным террором. Орловская губерния славится смелыми людьми! Он очутился в центре организации. Потом эмигрировал, жил в Швейцарии - покой, порядок, чистота, альпийские луга, булочки с кремом, женщины, толстушки розовенькие, - рай земной. Через два года потянуло домой: русский человек в раю долго не может. Швейцария нам не подходит. Полиции его подвиги остались неизвестны, он смог, презрев политику, всецело посвятить себя искусству. Скитался по провинции в тоске беспробудной. В двенадцатом-тринадцатом годах играл в Петербурге. Пригласили в Москву. Однако четырнадцатый год - снова фронт. Весной пятнадцатого был ранен и война его закончилась. Революцию ждал, предсказывал, трудности и жестокости его не смущают, наоборот, это очищение, в чем Россия нуждалась. В Ельце обрел, наконец, возможность делать театр, красивый, елецкий, демократический! Здесь он, слава богам Революции, не одинок, у него помощники - Екатерина Агламазова, актриса романтическая, неистовая, экстатическая, сейчас готовит новый репертуар - марсельезу и стихи Гюго, это будет сенсация. Семен Данилович Щекин-Кротов, теоретик современного театра, золотая голова, энтузиаст обновления театрального дела.
Неистовая, экстатическая актриса и энтузиаст шествовали чуть впереди, оступаясь на склизкой размокшей дороге и проклиная непогоду, но все-таки Щекину-Кротову удавалось вклиниться в монолог Воронова с собственным монологом.
Он только что вернулся из Москвы, а там в ночь с восемнадцатого на девятнадцатое июля состоялось совещание, в котором участвовали все светила театральной России: Шаляпин, Станиславский и Немирович-Данченко, Садовский и Остужев.