«Что ж, артистичен, по-настоящему артистичен этот елецкий премьер, - подумал Александр, - только голос сладковат, львино-провинциален, голос Актера Актерыча».
Но не ради этого заурядного фрондерства с офицерским мундиром заговорил Воронов-Вронский.
- Я сказал: вижу будущее за этой драматургией, - продолжал он, - то есть вижу, что эта тенденция может победить. И не радуюсь этому. Никто не понимает, как соотносятся революция и театр. Автор только что прочитанной пьесы полагает, что достаточно заставить героев произносить революционные речи, если выйдет доходчиво, то это и будет новый агитационный митинговый театр. Откажемся от психологизма, создадим документальную эпическую драму без героев, сделаем героем массу. Нет, нет и нет!.. Наши друзья из Пролеткульта, со своей стороны, считают, что вопрос сводится к тому, кто будет строить новую пролетарскую культуру, - индустриальные рабочие или выходцы из буржуазного лагеря. Все вздор! Суть в том, что новый театр перестает быть замкнутым в четырех стенах, он выходит на площадь, в нем участвует каждый. Означает ли это, что на театре разыгрываются некие пиэсы для тысячных толп с участием воинских подразделений в качестве статистов?! Как бы не так! Ваши петроградские массовые празднества не могли не провалиться, это мелодекламация прошлого века, вынесенная на улицу из кабаре «Шануар», это гигантская Виктория Чекан, это чудовищно разросшийся Мгебров. Нет, новый театр должен сделаться самой жизнью, а жизнь должна быть понятна, как театр.
Вы хотите народного политического театра, вы говорите о театре рабочих. Все одно и то же! Я же - о чуде - о последнем, мощном, мирообьятном, дифирамбическом подъеме, о том, что искусство должно преобразить мир, сделать в огненном озарении из простого человека творца, титана, бога!
Не успели слушатели опомниться, как на трибуну взлетел Макасей Холмский. Трибуны-то не было, он ее сыграл. Его речь сводилась к одному: «долой!»
Долой императорские театры, долой Пролеткульт, долой Комиссаров, которые пишут пьесы, долой режиссеров, которые делают из жизни фарс! Он последовательно разоблачал все театры - Шекспира, Лесажа, Гоцци, Блока, Мгеброва и Вермишева.
Поляков хмурился. Дождь, по-прежнему лил дождь, а тут вдобавок предлагали то грубые агитки, то провинциальные символистские фокусы, то ниспровергательные крики в духе Кириллова: «Сожжем Рафаэля, разрушим музеи...» А что касается пролетарского искусства, то, когда будет решен елецкий аграрный вопрос, по возвращении в Москву он сядет за статьи о культуре. Нельзя давать волю щекиным-кротовым, путаникам-теоретикам. Вермишев знает, чего хочет, но пишет слишком прямо, в лоб. Как стреляет... Впрочем, выражает правду, красную правду. Сегодня его пьеса в Ельце как нельзя более кстати, просто на диво. Все это он нашептывал прелестной Анне Дьяковой, та поднялась со скамьи и повернулась к собранию.
_ Про что сочиняли прежде пьесы- или стихи? - спросила она. - Про любовь и различные страсти: ревность, зависть, измены. Иногда про деньги. Товарищ комиссар прочел нам свою пьесу про классовые отношения! И это очень хорошо. Потому что сейчас для нас вопросы классовые важнее любви. Нет, любить мы не разучились. А ненавидеть научились! И подай нам правду! Железную суровую пролетарскую правду! Главное, наш ты или не наш? Свой или чужой? Свой по классу, по партии, это больше, чем свой по любви, по семье. А если кто нам изменит, начнет в сторону смотреть, пощады не жди! Или кто от борьбы устал, думает, что он не на фронте. Лондонский театр или японский мы глядеть будем, когда у них социальная революция победит. Вот пьеса товарища Вермишева и говорит нам об этом. И предупреждает: держись, мол, товарищ, сейчас по всему уезду контра готовит вылазки, сам готовься, стереги в оба. Повсюду вражеские лазутчики, повсюду, как показано в пьесе, люди собираются кучками и решают, с кем они будут бороться, с нами или против нас. Пьеса напоминает: враги не дремлют, призывает к бдительности. Спасибо тебе, товарищ Вермишев, за нужное Ельцу слово, за святую железную правду!
Последним выступил Александр.
- Скажу по Ленину. Нас, большевиков, упрекали в утопизме и авантюризме, когда мы утверждали, что можно и должно революционным путем разбить монархию и помещичье землевладение, смести класс капиталистов, чтобы расчистить почву для организационного строительства. Свою правоту мы доказали всему миру. Теперь мы ведем борьбу за хлеб, ибо борьба за хлеб - это борьба за социализм. Главное в этой борьбе - отношение к революции, точнее, к продовольственной политике, среднего крестьянина, составляющего громадное большинство населения России. Борьба социализма с капитализмом в ее последней форме происходит именно здесь. Нужно побороть не только старые учреждения и не только помещиков и капиталистов, а все воспитанные капитализмом привычки и условия хозяйства миллионов мелких хозяев: Нужно добиться того, чтобы их рассудок победил их предрассудок, говорит Ленин. Всякий сознательный крестьянин согласится с тем, что свободная торговля хлебом и продажа его на вольном рынке, когда народ голодает, означает войну между людьми и обогащение спекулянтов. Когда речь идет о хлебе, сознание трудящихся вступает в последний и решительный бой с предрассудками, с раздробленностью крестьянских масс... И я сделал темой моей пьесы путь к Советской власти среднего крестьянства. Я хотел показать, почему крестьянин приходит к осознанию необходимости принятия Советской власти, тот крестьянин, который ни историей социализма, ни историей революции не занимался. Он признает выводы, которые складываются на его собственной спине. Когда он увидел, что большевистские тяготы были тяготами для победы над эксплуататорами и что белогвардейское правление, например, колчаковское в Сибири, принесло восстановление капитализма держиморд, он сказал сознательно: «Я выбираю диктатуру рабочих масс». Таков путь моего Ипата. Вместе с тем, с каждым прожитым днем я вижу, что мои персонажи проигрывают в сравнении с прототипами, их психология, их речь не поспевает за живыми героями, которых я встретил в Ельце. Жизнь стремительнее литературы в наше время. Я хотел, чтобы пьеса моя была агитационной, действенной, дошла бы до сознания любого неграмотного крестьянина. Удалось это или нет, увидим на спектаклях. Но в одном я уверен, задачи нашей революционной работы, в частности, моей комиссарской, это и задачи нашей литературы.