Николай Задонский. У меня в последние дни августа случилась нечаянная радость. Газета опубликовала мои стихи. Я почувствовал себя не заштатным репортером, но настоящим поэтом.
В городе, конечно, знали, что казаки Мамонтова не так далеко, но никто особенно не волновался, все пребывали в уверенности, что в округу стянуты большие силы наших. После обеда я сел с книгой в саду, когда в районе Аргамачьей слободы раздалась сначала ружейная, а затем орудийная стрельба. Неужели казаки? Началась паника. Горожане прятались по домам, запирая ворота и ставни. Красноармейцы отходили вниз, к Ефремовскому вокзалу. Стрельба слышалась совсем рядом, где-то неподалеку бил пулемет. Стало темнеть, наступило затишье. И вдруг показались казаки. Еще только разведка, авангард, но они уже чем-то поживились, у всех через седла переброшены мешки и штуки материй. Убедившись, что на улицах тихо, казаки начали кричать ельчанам, чтобы вылезали покупать у них товары: «А ну, кому сукна, ситцу, мыла!» Что награбили, то и продавали. Обыватель быстро очухался. Казаки брали любые деньги - и царские, и керенки, и думские. Многие были пьяны, грабен, складов продолжался. В нескольких местах уже пустили красного петуха, выстрелы... истошные вопли. Я понимал, что нужно уходить. Каждое мгновение могли ворваться. Кинулся, за советом к соседу, Андрею Христофоровичу Бровкину, большевику, тому самому, который в восемнадцатом году ездил к Ленину. И вместе с Бровкиным и моей женой под покровом ночи мы покинули город.
Главком С.С. Каменев. Командующий войсками Внутреннего фронта товарищ Лашевич был поставлен в исключительно тяжелые условия. Все донесения и распоряжения получались на местах несвоевременно. С некоторыми начальниками отрядов совсем отсутствовала связь. Так, из Моршанска тов. Лашевич не получил ни одного донесения, хотя таковые посылались по телеграфу. Приказ командующего авиационной группой был задержан на двадцать часов, отчего боевое распоряжение совсем не было исполнено. Донесения об овладении теми или иными пунктами не получались, работа отрядов шла бессвязно. Не имея достаточной конницы, мы перебрасывали к угрожающему пункту пехотные части по железным дорогам, но эта мера зачастую не давала желательных результатов. Так, из Грязен в Елец первый эшелон вышел своевременно, второй из-за отсутствия паровозов и дров к ним двинулся с огромным опозданием. Опоздание было столь значительно, что со стороны частей имелись даже нарекания на умышленный саботаж железнодорожных властей...
Историк. И тем не менее, несмотря на все трудности, красные отряды все теснее сжимались вокруг Мамонтова. Вместе с тем катастрофически, усиливалось разложение казачьих частей, которые обеспокоены были уже не столько активными боевыми действиями, сколько тем, чтобы благополучно доставить чудовищные обозы награбленного. Из прорвавшихся девяти тысяч боеспособность сохранили, пожалуй, две, не больше. В осенне-зимних сражениях 1919 года корпус Мамонтова был разбит под Воронежем и Харьковом Красной Армией. За поражения Мамонтов в декабре был отстранен от командования. В феврале 1920-го он умер в Екатеринодаре от тифа.
Дядя Ваня Вермишев. Странное удовлетворение испытываешь при мысли о том, что этот ненадолго пережил нашего Сашу. Но горе наше от этого не становится меньше. Сашу не воскресишь. Я знаю, что он не боялся смерти, он это доказал! Ему суждена была мученическая смерть, я это всегда чувствовал. Но он останется с нами. И жизнь и смерть его не будут забыты.
Автор. Пусть простит меня читатель за то, что не смогла написать последний бой и смерть героя, передала слово документу. Не смогла, хотя верю - о зле и жестокости надо говорить, писать, кричать! Спасение в откровенности. История откровеннее литературы. И беззащитнее.
Дядя Христофор. Ты хотел быть героем, Саша. Я это понял поздно. Я называл тебя Дон-Кихотом. Прости.
Сын Вермишева. Наш долг - хранить память. Бороться с исторической забывчивостью.