Подавленный своим одиночеством, он принялся бесцельно бродить по улицам. Он вглядывался в безмолвные окна, всматривался в длинные белые заборы, отбрасывающие длинные тени, в тёмные проёмы, окаймлённые белым призрачным светом. Город был странно пуст и тих. Всё это вместе казалось ему одушевлённым. Оно жило и существовало само по себе. На улицах ему не попадалось ни одного человека.
Казалось, вся пустота, которая накапливалась годами, вдруг предстала одновременно в эту лунную ночь. Кое-где, в домах, на улице, странно горели огни, как в немом кино, когда на экране всплывает сияние, не сопровождаемое никакими звуками. Он хотел встретить хоть одного человека, но, как будто специально, ни одна живая душа не попадалась ему навстречу. Ветер шумел ветвями деревьев и тут же затихал, оставляя глухую, странную тишину. Тёмными и бездонными казались узкие переулки; дома и дворы казались вымершими, длинные деревянные улици были бесконечны.
Он шёл мимо больницы, вдоль её ограды. Вдалеке, где-то за углом, мерцали жёлтые огоньки. Деревья отбрасывали на стены глубокие чёрные тени. И вдруг спереди, с угла, послышались звуки женских шагов.
Это были они, шаги, которые он много раз слышал. Они звучали страшно и гулко, приближаясь к нему. Это была она, та жестокая, таинственная сила, заключённая для него в этом стуке. Он крепко сжимал в пуке перочинный нож, скорее, не для того, чтобы его употребить, а для храбрости. Ему казадось, что о н о раздавит его, уничтожит, впитает в себя. Но он решил, что лучше умереть, но познать. Он увидел впереди себя тёмный плащ и тощую фигуру. Сквозь прорехи и рукава просвечивали белые кости. На месте лица, плоский немой, виднелся - с белым оскалом - белый и страшный череп. О н о шло навстречу ему, и каждый шаг отдавался в его теле страшной болью. Он знал заранее, что "она" женского рода, хотя ничто не говорило ему об этом. Этот белый оскал, это страшное, чудовищное выражение он уже видел где-то, наверное, на картинке, изображающей древнего ящера. Он шёл навстречу твёрдо, но зная, что фатальная неизбежность уже наступила.
В беспросветное тишине он слышал только её - тени - и свои шаги. Кровь гулко стучала у него в голове. Он готов был сойти с ума. Он понял, что пошел на безрассудство, но отступать было уже некуда. Он не склонится перед ней, не обратится в бегство. Мысли одна за другой пробегали в его голове, ему хотелось подбежать к ней, ударить ножом. Он думал ещё о чём-то, но остался только один шаг. Отступать было уже поздно. Это было всё. Что-то страшно охватило его голову. Пальцы, мерзкие и длинные, проткнули его назквозь.
Он видел, что висит на этих пяти страшных и гибких пальцах, и паучьи лапы шарят по его телу. Он упал, и кровь закапала ему на голову. Он умер.
Назавтра его нашли лежащим замертво у забора. Врач осмотрел его тело и не нашел ничего странного. Разрыв сердца, - сухо сказал он. И все было бы обычно, если бы не пять шрамов на его груди: как будто кто-то пытался проткнуть его нечеловеческими сухими пальцами.