Ратхар кивнул, вызывая в памяти образ Альвена, и начал свой рассказ. Времени у него было и впрямь предостаточно, так что Райдену оставалось лишь слушать.
Два всадника остановились посреди равнины. Вокруг, сколько хватало взгляда, колыхалась, ласкаемая порывами южного ветра, степная трава, пожелтевшая, высохшая, словно ждущая, чтобы на нее опустилось, согревая, покрывало снега. Путники застыли в нерешительности, будто готовые переступить некую черту, из-за которой не было возврата. Так оно и было - за спиной двух странников, могучего воина, прямого и крепкого, как клинок, выкованный из лучшей стали, и его пожилого, изрядно поседевшего, но тоже не выглядевшего слабым и хилым, товарища, простиралась земля гордого королевства Альфион. Там, позади, остались унылые дороги, грязные и мрачные постоялые дворы, постели с клопами - все прелести путешествия, такие знакомые и становящиеся с некоторых пор вполне привычными любому, кто в дороге проводит большую часть жизни. Позади оставались многие дни странствия, одинаковые до боли, похожие каждый на предыдущий. А прямо пред ними возвышался межевой столб, и за ним, стоило сделать шаг, начиналась совсем другая страна. Только степь была одна.
- Гард, - со странной тоской вздохнул старший из путников. - Сокол, - он указал на щит, венчавший потемневший от времени деревянный столб. На щите и впрямь была изображена камнем падающая птица, нацелившая кривой клюв в невидимую жертву. - Знак нынешнего их великого князя.
- Верно, в ярде от нас начинается вольный Гард, - кивнул второй. Из двоих лишь он держал на виду оружие, и сейчас невольно опустил мозолистую ладонь на рукоять длинного прямого меча. Вдали от дома - а так протекла большая часть его не столь уж долгой жизни, этот человек привык всегда полагаться на верный клинок, закаленной стали доверяя больше, нежели самому надежному спутнику. И благодаря этой вере он до сих пор оставался жив. - Мы пересечем его за три седмицы, если не случится задержек в пути, а потом, наконец, вступив в земли Дьорвика. Ну, что, Рупрехт, - взглянул он на своего попутчика. - Вперед?
- Да, едем, - согласно кивнул тот, кто не был похож на воина. - Не будем медлить. И, знаешь что, милорд Дер Винклен, - вдруг усмехнулся он. - Впредь, пожалуй, не надо звать меня Рупрехтом. Это имя известно слишком многим, а слухи расходятся быстро, я же славы не ищу. Так что будем считать Рупрехта минувшим днем, и отныне я - Амальриз!
Не дожидаясь, когда удивленный воин хоть что-то скажет в ответ, путник тронул поводья, и обученный скакун покорно двинулся на юг. А Бранку Дер Винклену ничего не оставалось, кроме как последовать за своим товарищем.
Всадники ехали через равнину. Осталась позади граница, невидимая черта, в прежние времена впитавшая немало крови доблестных воинов. Теперь, в прочем, здесь царили мир и запустенье. И точно так же оставалась позади часть их жизни, лишь воспоминания были по-прежнему с ними.
В прочем, путники не теряли ничего такого, с чем было бы жалко расстаться, впереди же была новая земля, новые встречи, и, быть может, новые радости. Дорога вела их на юг, и никто в тот миг не задумывался, где оборвется этот путь, куда приведет их петлявший меж холмов полузаросший тракт.
Эпилог
Закрыв глаза, капитан Хреки прислонился к теплому борту ладьи, чувствуя блаженное расслабление во всем теле. Он мог лежать так, растянувшись прямо на просмоленных, отшлифованных почти до зеркального блеска босыми ногами мореходов досках палубы часами, словно впитывая в себя окружающий мир с его пестрой суетой и неизменным шумом. Вот и сейчас, предавшись редкому ничегонеделанью, грозный капитан жадно втягивал в себя долетавшие с берега запахи и впитывал многоголосье огромного города, которому, пожалуй, тишина была неведома с самого его основания.
"Жемчужный Змей", корабль, известный не только в здешних водах, но и за сотни лиг от этих берегов, мирно стоял у причала, точно обычный купеческий бриг или рыбацкий баркас. Правда, обмануть бывалых моряков с соседних кораблей, и даже горожан, тоже кое-что смысливших в морском деле, не удалось бы никогда. Здесь, в гавани Хельдсее, открытой для всякого, кто являлся с миром, неважно, из каких краев он был родом, на каком языке разговаривал и каким Богам возносил молитвы, видели всякие посудины. И потому любому зеваке, праздно гулявшему на берегу, мгновенно бросились бы в глаза стремительные обводы, косо срезанный форштевень, тонкая мачта с треугольным парусом - с таким можно развить полный ход и при боковом ветре, стоял бы только на корме опытный рулевой. Это была боевая ладья, грозный хищник морских просторов, охотник бескрайнего океана, и имя этого корабля, как и имя его отчаянного и бесстрашного капитана, были хорошо известны здесь, равно как и буйный нрав его команды.
Как раз сейчас почти все моряки, уставшие за время долгого, не единожды прерывавшегося штормами, перехода, сошли на берег, чтобы в очередной раз заставить поволноваться владельцев многочисленных трактиров и простых обывателей. И капитан Хреки, противу своего обыкновения, не стал сопровождать своих молодцев, поручив это надежному, как скала, и преданному, точно пес, боцману Фрейру. Старый морской волк мог держать в узде две дюжины головорезов-островитян, следя за тем, чтобы веселье не превратилось в потасовку с местными жителями, тем более, со стражей, которая без долгих раздумий хваталась за мечи, и рубила без разбора, чтобы потом другим неповадно было.
Мир и порядок в Хельдсее держался на остриях копий и мечей, и давно уже никто не осмеливался нарушать здешние законы. Быть может, едва только отойдя от берега, пиратская ладья устремится в погоню за бросившим якорь по соседству видарским парусником, высокобортной торговой посудиной, трюмы которой наверняка были полны всяких диковин, и погоня эта оборвется короткой, но яростной схваткой. Но сейчас "Жемчужный Змей" походил на сытого зверя, задремавшего, разомлевшего на солнце, но все равно настороженного и готового к смертельному броску в любой миг.
В эти часы борту "Змея" осталось едва ли с десяток матросов, без особого рвения чинивших такелаж и прятавших в трюм припасы. Как раз в эти мгновение трое обнаженных по пояс соломеноволосых крепышей, о чем-то разговаривая и порой разражаясь громким смехом, грузили бочки с солониной, за которыми должны были последовать сухари. Еще двое забрались на мачту, проверяя, надежны ли снасти, а остальные как будто без всякого дела бродили по палубе.
Все были заняты привычной работой, и грозный капитан, на время забыв о своих людях, сосредоточился на том, что творилось на берегу. Даже отсюда был слышен гомон торговок, расставивших свои лотки прямо на набережной, и зазывавших к себе проходивших мимо моряков. Им вторили бродившие по берегу моряки, спешившие насладиться ощущением земной тверди под ногами, а где-то рядом, на одном из ошвартовавшихся у причала кораблей - прибывшем откуда-то с юга, если судить по оснастке и деревянному украшению на носу - моряки тянули странную заунывную песню. И над всем этим стоял не смолкавший ни на миг крик сотен чаек, белоснежными проблесками рассекавших небо.
Хватало и запахов - с берега, из распахнутых дверей трактиров, тянуло жареным с чесноком мясом и свежим пивом, утлые суденышки местных рыбаков распространяли вокруг себя ядреный рыбий дух, а от нагретых весенним солнцем палуб поднимался такой милы каждому моряку запах смолы. Все это, собравшись воедино, превращалось в странную смесь, которая не каждому показалась бы приятной. Но Хреки, часто бывавший на этом берегу, в этом большом, суматошном городе, вдыхал аромат полной грудью, словно лучшие благовонья. В прочем, слаще ладана для беспощадного морского разбойника, самого искусного капитана в северных морях, был запах смолы и ядреного пота, и милее любых дворцов, пусть целиком сложенных из золотых слитков - зыбь палубы надежного корабля, давно уже ставшего настоящим домом для самого Хреки и для трех дюжин его воинов, отчаянных бродяг и бесстрашных путешественников.