Опуская голову, Фрейд заметил своего шофера Августа, который сидел в одном из углов. Ученый поздоровался с ним движением ладони, а шофер встал и торопливо поклонился. Разговорчивым он не был, но воспитанным был. Столовая находилась на первом этаже, и через ее большие окна можно было увидеть сад. Окна были облагорожены шторами из белого льна с вышитыми фигурами персонажей Ветхого Завета – слишком много фигур. Пепельницы на столе не было, поэтому Фрейд погасил сигару о тарелку с хлебом. Монахиня средних лет, не поздоровавшись, подала ему меню, из которого он выбрал макароны с помидорами, котлеты под соусом с картофельным пюре и кварту вина «Кастелли».
Ожидая, пока принесут заказ, он открыл «Оссерваторе Романо», который принесли ему в комнату. Когда он перевернул страницу, ему на брюки упал сложенный вдвое листок бумаги. Фрейд взял эту записку в руки – и сразу нахмурился. В ней было написано:
«Я должен увидеться с вами как можно скорее. В Сикстинской капелле, как только вы закончите».
Тот, кто это написал, явно считал, что будет узнан без подписи, раз не поставил свое имя под запиской. Фрейд был больше обеспокоен, чем озадачен, но понимал, что должен ожидать этого и других подобных случаев в месте, обитатели которого почти две тысячи лет занимались только тем, что интриговали и устраивали заговоры.
Глава 8
Добраться до Сикстинской капеллы было нелегко. Зигмунд Фрейд поднимался и спускался по лестницам и несколько раз оказывался на одном и том же месте. Он бы охотно задержался в длинной галерее с огромными географическими картами и был – правда, на слишком короткое время – очарован «Афинской школой» Рафаэля в станце делла Сеньятура (комнате Подписей). Платон там поднимает палец вверх, а Аристотель опускает руку вниз: у первого – мир идей, у второго – практика жизни. Это все равно что примирить дьявола со святой водой, однако художник, кажется, справился с задачей.
К нему подошел швейцарский гвардеец и спросил по-английски, что он ищет. Фрейд ответил ему по-немецки, и швейцарец, услышав свой родной язык с мягким австрийским акцентом, провел его к заднему входу капеллы, шагая впереди доктора с короткой алебардой в руке, словно служил ему эскортом. Они шли среди суровых фигур прежних пап, которые с картин следили взглядами за проходившим мимо них врачом – евреем, атеистом и курильщиком.
Войдя в капеллу, Фрейд сразу же оказался перед гигантской фреской – «Страшным судом» Микеланджело. Она как будто сама придвинулась к нему вплотную. Когда прошел первый момент потрясения, ученый огляделся. Капелла была полна бурлящей толпой; в основном здесь были миряне-буржуа с женами, матерями и сестрами; женщины были одеты в темные длинные платья, стянутые в поясе лентами с бантами, и закрывали лица вуалями. Окинув эти темные пятна взглядом, Фрейд решил, что они плохо сочетаются с яркими красками, сияющими на всех четырех стенах и на сводчатом потолке. Здесь гораздо больше подходит его собственный костюм в колониальном стиле, хотя, возможно, костюм слишком помят.
Фрейд почувствовал, что кто-то коснулся его руки, и отдернул ее – а потом встретился взглядом с де Молиной-и-Ортегой.
Увидев ученого, тот сразу же сказал:
– Спасибо, что пришли.
Значит, записку написал он.
– Мое почтение, ваше высокопреосвященство, – ответил Фрейд, хотя помнил, что на сеансе молодой прелат просил называть его по имени.
– Прошу вас, посмотрите на центр свода, где Адам получает от Господа жизнь. – Де Молина подал доктору большой театральный бинокль. – Что вы видите?
Фрейд несколько секунд возился с настройкой и наконец навел бинокль на центральную фреску – она находилась в двадцати метрах над их головой.
– Хорошо посмотрите на то, как ведет себя Адам, – продолжал говорить де Молина-и-Ортега. – Он начинает жить, должен бы чувствовать счастье; но его лицо выражает покорность, а может быть, даже печаль.
Фрейд готов был признать, что собеседник прав. Даже поза первого человека своей расслабленностью выражала безволие. Нечто похожее он наблюдал у самых депрессивных пациентов.
– А теперь, если вам удастся, наведите бинокль на лицо Бога. Я знаю, что это кажется невероятным, но глаза нет, и лицо ничего не выражает. Микеланджело, конечно, знал, что делал, но какой вывод сделаете вы?
Ни один наблюдатель не мог бы рассмотреть эту подробность, стоя на полу, но с помощью бинокля Фрейд смог выяснить, что Де Молина был прав и на этот раз. Это очень странно. В ту эпоху великие мастера ничего не делали случайно: они должны были внимательно исполнять желания заказчика, чтобы не рисковать своей жизнью. А Микеланджело в этом случае вообще имел дело с грозным папой Юлием Вторым – фамилия которого, кажется, была делла Ровере. И писал только святые фигуры потому, что одни лишь князья Церкви имели чем заплатить за его искусство. А светские князья следовали тому же ритуалу, чтобы не навлечь на себя гнев Бога. Но когда Микеланджело ради удовольствия изображал лица простых людей, это всегда были сцены нищеты или мести, почти никогда – спасения.