Мы с Холлус часами смотрели на неё — на странное, причудливое создание, размерами в половину меня.
— Интересно, сколько она проживёт, — сказал я другу-форхильнорке.
Возможно, вопрос был неуместен — но сейчас я не мог выбросить из головы сроки жизни.
— «Кто» «знает»? — ответила Холлус. — Похоже, отсутствие теломеров ей не помеха. Её клетки могут воспроизводиться без ограничений, и…
Она замолчала.
— И будут, — сказала Холлус, немного поразмыслив. — Будут. Эта сущность, — при этих словах она указала на космическую тьму, занявшую центр стены-монитора, — пережила последнее Большое схлопывание и Большой взрыв. Вибадаль, подозреваю, переживёт следующие и станет Богом для вселенной, которая родится потом.
Это было ошеломляющее утверждение — хотя, возможно, Холлус была права. Но мне никогда столько не прожить, а стало быть, не узнать наверняка.
Вибадаль лежала за стеклом в специально для неё построенном родильном отделении с единственной круглой кроваткой. Я постучал по стеклу, точь-в-точь как это до меня делали миллионы родителей на моей планете. Я постучал и помахал рукой.
И Вибадаль пошевелилась, махнув мне в ответ коротким толстеньким придатком. Быть может, нынешний Бог никогда не подавал вида, что знает о моём присутствии — даже когда я прилетел к нему, он по-прежнему был ко мне индифферентен, — но этот, будущий бог, обратил на меня внимание — по меньшей мере однажды, пусть и на несколько секунд.
И в эти секунды я перестал чувствовать боль.
Но вскоре агония вернулась; мне стало гораздо хуже. Я слабел.
Моё время было на исходе.
Я написал последнее длинное письмо для Рики — на тот случай, если он каким-то чудом до сих пор жив. Холлус отправил его на Землю от моего имени; послание должно было добраться до пункта назначения чуть ли не через половину тысячелетия. В письме я поведал сыну, что я здесь увидел, и как сильно я его люблю.
И потом я попросил Холлус оказать мне последнюю услугу, акт милосердия. Я попросил её сделать то, что просят лишь у самых близких друзей. Попросил помочь мне освободиться, помочь мне уйти. С Земли я взял лишь самый минимум необходимого, помимо антираковых препаратов и таблеток обезболивающего. Но у меня была с собой книга по биохимии, в которой содержалось достаточно информации для того, чтобы корабельный врач «Мерелкаса» сумел синтезировать препарат, позволивший безболезненно и быстро положить конец моим страданиям.
Холлус лично ввела мне инъекцию и осталась у моей постели, держа мою исхудалую руку в своей. Прикосновение её пузырчатой кожи было последним, что я почувствовал.
Перед самым концом я попросил Холлус записать мои последние слова и тоже передать их на Землю, чтобы Рики — или кто бы там ни был — узнал, что я сказал. В конце концов, не исключено, что сам Рики, а может, один из моих пра-пра-пра — в n-й степени — правнуков мог решиться опубликовать книгу о первом контакте инопланетянина и того, кто, как я полагаю, был слишком человеком.
Меня самого удивили мои последние мысли.
— Знаешь, — сказал я Холлус, чьи глаза качались взад-вперёд, — я помню, как в первый раз был очарован окаменелостями.
Холлус внимательно слушала.
— Я бегал по пляжу, — продолжил я, — играл с камешками и удивился, когда увидел в одном из булыжников окаменевшую раковину. Я нашёл нечто такое, что даже и не думал искать.
Боль отступала; всё оставалось позади. Я ещё крепче сжал руку форхильнорки:
— Думаю, я счастливчик, — сказал я, ощущая наступление покоя. — Это чувство мне довелось испытать дважды.
КОНЕЦ
Разумеется, Королевский музей Онтарио действительно существует — как его директор, кураторы, охранники и так далее. Однако все персонажи в романе целиком и полностью являются плодом моего воображения; никто из них не был задуман, чтобы каким-либо образом напоминать тех, кто занимает сейчас — или занимал в прошлом — должности в КМО или каком-либо другом музее.