— Ты не поможешь мне застегнуть платье?
Жизель, о существовании которой я успел позабыть, после того как она удалилась на минутку в свою комнату, стояла передо мной, повернув ко мне голую спину, и просила застегнуть пуговки на ее новом платьице.
— Почему ты выбрала это платье? — спросил я.
— Мама хочет, чтобы я выглядела нарядной, пока нахожусь с тобой.
„Вот тебе и на, — подумал я. — Оказывается, мы все еще хотим показать вид“. И тем не менее мне пришлось повозиться с пуговицами. Я видел перед собой прелестную и гладкую спинку, заканчивавшуюся круглой попкой, которая была видна из-под немного приспущенных трусиков. „Как же милы эти девчонки!“ — подумал я, почувствовав внезапное волнение. Мне стало понятно чувство, которое испытывает людоед при виде свежей и юной плоти. Я пришел в полное замешательство, предаваясь самым мрачным мыслям.
И надо же было такому случиться, что именно в этот момент в комнату вошла Софи.
— Как хорошо, — начала она, — что ты взял на себя заботу о малышке. Какой тяжелый день! Я думала, что примерка у портнихи никогда не закончится. Дорогая, ты хорошо провела время с папой? О! Какая прелесть! Боже мой, эта птичка такая живая и совсем не сидит на месте!
Наконец-то она заметила, что я вовсе не разделял ее восторгов.
— Что с тобой? Ты плохо себя чувствуешь?
— Мне надо поговорить с тобой с глазу на глаз, — сказал я.
В действительности я вовсе не горел желанием объясняться с Софи. И даже если бы хотел, то мне было нечего сообщить ей. Однако, сказав „а“, нужно говорить „б“. И словно сторонний наблюдатель, я видел, как медленно, словно ползущая по стенке отвратительная сороконожка, претворялось в жизнь столь неосторожно высказанное пожелание.
Софи, обратившись к малышке, приказала:
— Поиграй здесь, а мы с папой пройдем в другую комнату.
Она положила на комод свою сумочку. Черт бы побрал эту проклятую сумочку! Не будь ее, я не оказался бы в том незавидном положении, в каком пребывал в тот момент. Она присела рядом со мной на кровать:
— Ну и что ты хочешь сообщить мне?
И вот в эту минуту я понял, что должен был во что бы то ни стало выстоять до конца, чтобы сохранить свободу и изложить свои требования, не поддаваясь внезапно навалившейся усталости.
— Послушай, если бы ты вняла голосу разума, — произнес я, — мы смогли бы договориться. Я перееду к тебе и буду заботиться о малышке. Если никто не будет мешать мне, я заработаю нам на жизнь. Однако не следует требовать от меня большего, чем я могу тебе предложить. Мы с тобой будем жить как брат с сестрой. Помимо семейных уз, у меня есть и другие давно сложившиеся и не менее прочные связи. Я не стану упрекать тебя, если и ты не расстанешься со своими привязанностями.
Сделав паузу, она задала давно волновавший ее вопрос:
— Кто она?
— Не имеет значения, ибо это ничего не меняет. Нам следовало бы договориться о главном. Так да или нет?
Настроение Софи внезапно переменилось, и она произнесла, взяв меня за руки:
— Конечно да.
Ее короткий ответ прозвучал для меня словно раскат грома среди ясного неба. Мне показалось, что на моих запястьях щелкнули наручники. И тотчас мне в голову пришла мысль: „А как же я буду коротать время в ожидании тюремной похлебки?“ Я уже слышал, как за моей спиной захлопнулась дверь тюремной камеры. Отныне, словно проголодавшийся узник, я обречен на томительное праздное ожидание, пока не распахнется окошечко и мне не протянут миску с баландой.
И все же тот вечер прошел совсем не так уж и плохо, как я себе представлял. Я сказал, что пойду за своими вещами в гостиницу на следующий день. По правде говоря, я и не торопился. Софи решила, по-видимому, взять на себя все заботы о моем переезде из боязни, что меня и след простынет, стоило только мне выйти из квартиры. Весь вечер я провел, укачивая Жизель на коленях, где ее и сморил сон. И в самом деле, она была необычайно мила. Мне даже показалось, что я баюкал на руках собственное детство, прижимаясь к нежному личику дочурки своей небритой морщинистой щекой старого каторжника.