Она была там, не издавая ни звука. Затем слегка стукнула три раза детскими пальчиками, три обычных, лицемерных стука, заставивших меня похолодеть от ужаса. Столько хитрости в такой Силе, можно завопить от страха.
Я завопил. Снова постучали.
— Доктор, ваш чемодан.
Я узнал голос консьержки.
— Ваш чемодан, доктор.
За дверью посовещались. Чемодан плюхнулся на площадку, затем голоса удалились.
— Чемодан. Клэр прислала мне чемодан.
Я сидел в темноте, в кухне, на стуле, покрывшись испариной от страха, пытаясь расшифровать, что бы это значило: чемодан. Мне принесли чемодан.
Значит, Клэр от меня отступилась. Так ли велика была моя вина? Клэр больше не прощала. Этот тяжелый ящик на площадке был приговором Клэр. Она объявляла меня виновным, она осуждала меня без права подачи апелляции. Чемодан, содержащий морфий, объявлял о том, что Клэр отказывалась исцелить меня. Это был отказ в оказании помощи, чудовищное равнодушие прохожего, который, увидев, как вы перелезли через перила моста, продолжил бы свой путь.
Но хорошо ли я понял ее послание? Не пропустил ли строчку?
Надо было перечитать, рассмотреть его со всех сторон.
Я почувствовал, что мое сердце забилось сильнее. Кровь прилила к ногам, сметя с пути усталость. Я бросился на площадку, потащил чемодан через темноту, через коридор, прямо к себе в комнату.
Слабого света с улицы мне было достаточно. Ключи были прикреплены к ручке. Я открыл крышку, засунул руку в кипу одежды. Какое-то время сидел неподвижно, сжимая в руке свое сокровище. Я заметил, что плачу.
Тогда я стал повторять шепотом имя Клэр, чтобы солгать себе, чтобы дать своим слезам достойное оправдание. Ибо я плакал от радости, сидя на чемодане, в луче света, лившегося с улицы.
Я никогда не выздоровею. Я повторил эти слова несколько раз, как только что повторял имя Клэр. Я попытался прийти от этого в ужас; притворно вздрогнул.
Но нет, эти страхи были не в счет. Они имели не больше значения, чем потерянная любовь Клэр. Я не вырвусь из круга. Я вспомнил слова полковника медслужбы: «Вы не справитесь с этим один».
Мой шприц уже наготове. Я еще успел сделать себе укол. Затем дверь внезапно открылась. Зажглась люстра. Передо мной стояли три санитара.
Клэр меня выдала.
Они увезли меня в карете «Скорой помощи». Мы пересекли весь город. Приехали в незнакомую мне больницу за городом, похожую на монастырь.
Кто-то сказал: «Надо сходить за директором».
Меня ввели в маленькую приемную, стены которой, окрашенные в яркие цвета, образовывали свод. Вся мебель состояла из двух низких стульев. Я сел. Начал продумывать то, что я скажу.
Я скажу: «Я не виноват. Я сделал себе первый укол почти год назад, просто так, из интереса. А теперь…»
Директор все не шел. Я стал ходить по комнате, готовя свою защитную речь.
В глубине была низкая дверь. Я открыл ее.
Маленькая красная лампа плохо освещала часовню, алтарь, бронзовые подсвечники. Но мне не требовалось больше света.
Оробев, я остановился на пороге. И подумал: «А не этого ли я искал?»
ОТЕЙ
Перевод Е. Семиной
На этот раз она появилась вовремя. Она шла по лесной аллее. Я направился к ней. Взял ее под руку, чтобы проводить к машине, которую припарковал у тротуара. Она высвободила руку.
— Нет, у меня только пять минут. Меня ждет муж.
— Ну и что будем делать?
— Давайте пройдемся.
Она быстрым шагом пошла по улице Помп, словно ей хотелось поскорее отойти от перекрестка.
— Мне нужно зайти к часовщику, взять часы.
Я повторил машинально: «Ах да, часовщик. Ты идешь к часовщику». Мысленно я спрашивал себя, почему Ирэн хочется отойти от перекрестка.
— Я потеряла часы. У меня были еще одни, старые, и я отдала их починить; теперь нужно их получить.
Тут я понял. Мне вспомнились аккуратные движения рук Ирэн, снимающей часы, чтобы положить их на столик рядом с кроватью, когда мы ложились в постель. Потом я увидел эти же часы на незнакомом мне ночном столике, в незнакомой комнате. Мужчина, лица которого я не видел, подошел к столу и взял их. Я видел только его спину, но знал, что он смотрит на лежащие у него на ладони маленькие часики и нежно улыбается.