Она заговорила о предстоящем отдыхе.
— Жак хочет, чтобы мы поехали в Канны в августе. Если бы вы проводили свой отпуск вблизи от нас, иногда я могла бы присоединяться к вам на пляже.
— Ты бы приходила каждый день?
— Нет, не каждый. Это означало бы приобретать дурные привычки.
— Дурные для кого?
— Для меня. Вы, вы же мужчина. Ну представьте себе, что я вдруг оказалась бы не в состоянии обходиться без вас.
— Подумаешь! Со мной ты ничем не рискуешь.
— Возможно. Но один раз в своей жизни я уже была неосторожна, больше со мной этого не произойдет.
Не в первый раз Ирэн намекала на разочарование, причинившее ей страдание. Я расспрашивал ее об этом, но не смог добиться ничего конкретного. На пути, по которому она следовала, висела табличка «Внимание, несчастная любовь», и она громко читала ее, предупреждая своего пассажира о необходимости нажать на тормоза. Из этого я давно сделал вывод, что у меня не было никаких шансов приручить мою подругу до такой степени, чтобы она отбросила в сторону свою сдержанность. Некоторое время я еще думал, что она оставит мужа и будет жить со мной. Теперь я на это не рассчитывал.
Я смотрел на Ирэн, пока она говорила об отдыхе. Сейчас на ее лице было доверчивое выражение. Я спрашивал себя, как закончится этот вечер. Я бы охотно вернулся в постель. Однако опасался, что этот план может показаться ей жалким. На всякий случай я заговорил о кино.
— Нет, мне уже пора возвращаться.
На улице я почувствовал, что она колеблется. Она взяла меня за руку — это было необычно. Потом отпустила руку и вновь взяла ее. Все светящиеся уличные часы квартала показывали десять.
— Послезавтра, в это же время, — сказала она, — я буду в Милане.
Эту фразу она пыталась вставить в течение всего вечера, ее-то я и боялся. Я не ответил. Ирэн остановилась на краю тротуара, около ресторана. Глаза ее были устремлены в бесконечность, она медленно повернула голову от одного края горизонта к другому, будто следила за падающими звездами.
— Мы уезжаем завтра вечером.
Я не возражал. Так было в течение трех лет. С первых теплых дней она сопровождала мужа в его заграничных путешествиях.
— Тебя долго не будет?
— Недели три, месяц.
Она опять пошла. Твердым шагом направилась к бульвару. Я предложил зайти в кафе.
— Я не хочу пить.
Она сделала вместе со мной еще несколько шагов. Остановилась. Мы дошли до бульвара.
— Ты не хочешь, чтобы я тебя подвез?
— У вас есть дела поважнее. Счастливо.
Я посмотрел ей вслед. В этом году, как и в предыдущие, теплые дни станут для меня мертвым сезоном. Я сел в машину. На ключе зажигания висел помеченный моими инициалами брелок, который дала мне Ирэн. Наверно, и у ее мужа на ключе от машины такой же. Кто знает, может быть, мы с ним носили одинаковые изящные рубашки с поперечными полосами, которые Ирэн покупала нам по полдюжине на распродажах больших магазинов. Что касается одеколона, так это точно, Ирэн явно снабжала нас одним и тем же, чтобы запах не выдал ее. Скольких мужчин она вот так же под мужа одаривала духами?
Я разозлился. Затем остыл. Мысль об Ирэн преследовала меня. «Недели три, месяц» — это и не много, и не мало; такое отсутствие позволяло лишь ждать. Она разметила мою жизнь чередой своих появлений. Она не оставляла мне времени излечиться.
— Мой муж не был злым, — говорила Марина, — но он пил. Тогда становился грубым.
Через окно смотрового кабинета я заметил, что на противоположной стороне проспекта, на балконе моей спальни висит коврик, обычно лежащий около кровати; на ярком апрельском солнце, благодаря своему красно-синему орнаменту, он казался понтонным мостом в восточном стиле, высадкой на который каждое утро заканчивался мой сон.
— Человек, который пьет, сказала Марина, — это уже не человек, это — животное. Правда, доктор?
Коротковолновый прибор гудел. Неровный звук ленточного конвейера заглушал слова. Марина исповедовалась громко, с раздражающим меня простодушием. А потом она ко всему прочему зацепилась чулком за смотровой стол.