— Я был болен, — сказал я, — и поэтому не писал тебе.
Клэр смотрела далеко вперед. Она застегивала перчатки.
Я сунул руку в карман. Наркотик был там. Эта монета не теряла своей стоимости, она имела хождение во всех моих чувствах. Мне оставалось лишь плыть по течению. Я столько раз покидал Клэр! Разом больше, разом меньше; стоит только ничего не говорить, чтобы между нами установилось молчание. Она закончила застегивать перчатки. Сейчас она уйдет. У нее было непроницаемое лицо разлюбившей женщины, скупое лицо, замкнутое лицо и тело, застегнутое на все пуговицы. Она походила на Сюзанну, на всех тех, о ком недостаточно думать, что они принадлежали тебе. Та, кто тебя покидает, никогда не принадлежала тебе.
Мне казалось, что мне больше нечего терять. Я ошибался. Вспоминая о другом образе Клэр, о том, как она склонялась надо мной, когда меня любила, я почувствовал себя обездоленным, таким одиноким, каким не был тогда, когда жил вдали от нее.
К моему чувству примешивалась даже доля ужаса при виде того, как в одном и том же лице смешиваются знакомое и незнакомое, при узнавании в Клэр того незнакомого, которое никогда не видно в обладании и которое открывается только в минуту разрыва.
Теперь я понимал, насколько я верил Клэр. Я думал, что я исключение в жизни моей подруги, что если бы Клэр не познакомилась со мной, она никогда бы не завела любовника, что она была целомудренной девушкой, сделавшей исключение только для меня.
Теперь Клэр, манерная, незнакомая, разряженная для новой любви, покидала меня на углу улицы. Она протянула мне руку свысока, со всей своей высоты, на которую она вытянулась в мое отсутствие: с высоты каблуков ее новых туфель.
— Как ты изменилась, — сказал я.
Мое замечание как будто удивило ее.
— Ты тоже изменился, и больше моего. У тебя нездоровый вид.
Она заметила, какой у меня вид, подумал я, ничто еще не потеряно.
— Я был болен. Но я рассчитывал на тебя во время болезни. Я надеялся, что ты-то не изменишься. Я опирался на тебя.
— Слишком сильно опирался. Ты тяжелый. Если бы ты знал, как я устала. Я даже желала, чтобы ты не вернулся.
Она сказала это словно нехотя, словно, снова устав, она еще должна была выбирать между желанием моего отсутствия и навязанного ей мною присутствием. Я снова обрел доверие. Как я ошибался в своих опасениях! Клэр, такая же слабая, как раньше, колебалась. Она не долго будет водить меня за нос. Она уже торговалась о своей сдаче.
— Если бы ты захотел выздороветь, — говорила она, — как бы я помогала тебе! Тебе и нужно-то набраться мужества на несколько дней. Я обо всем разузнала, пока тебя не было. Ты излечим.
Я не ответил сразу же. Я взял Клэр за руку, увлек ее на улицу потемнее.
«Набраться мужества на несколько дней», — сказала она. И я мысленно повторял себе эти слова: «Несколько дней, набраться мужества на несколько дней».
Клэр любила меня, это ясно. Она просто пыталась ставить условия. Она хотела, чтобы мое решение выздороветь было твердым и чтобы мы начали лечение в тот же вечер.
Я попытался получить отсрочку. Момент казался мне неподходящим; но я попрошу отпуск; я воспользуюсь этим для лечения, чтобы избавиться от отравы навсегда.
Клэр отказала.
Тогда я попросил один день, всего только день на то, чтобы привести в порядок свои дела. Она отказала.
— Тебе нужно решиться сегодня вечером или никогда.
Я медлил с ответом. Я был в мертвой полосе между двумя уколами. Где взять волю захотеть? Если бы я мог сейчас же сделать себе укол, на какой-то момент у меня возникла бы иллюзия воли. В эйфории, сообщенной мне уколом, я смог бы согласиться с тем, чтобы он стал последним. Этим рычагом я мог бы поднять огромный груз выздоровления, использовать этот полуфабрикат воли, эту иллюзию двойного действия, начать с самоотравления, чтобы иметь возможность думать, будто я хочу выздороветь.
Я взял Клэр за руку: «Ну хоть час или два ты мне дашь?»
Она улыбнулась мне:
— Решено? Возвращайся домой, я приду к тебе через час.
Я вернулся. Сделал себе укол. Выздоровление начиналось хорошо. Пришла Клэр.
— Ну, мы готовы!
Квартира преобразилась. В одно мгновение исчезла пыль с мебели. Мы накрыли на стол, затем приготовили постель, мое больничное ложе. Я помогал расстилать простыни.
— Вот хорошая квартира, где хорошо выздоравливать. Как ты мила, Клэр.
Я поцеловал ее. Мы сели за стол. Откупорили бутылку с высоким горлышком, дорогое вино, которое Клэр стащила у отца.