Это был ее первый помет, и она была счастлива, когда веки Тарки наконец расклеились и блуждающий взгляд его водянисто-голубых глаз остановился на ней. Ему исполнился месяц. До рождения выдрят мир матери-выдры был пустыней, теперь он сосредоточился в глазах ее первенца. На следующий день, осмотрев все, что было кругом, выдренок начал играть: хлопал мать лапой по носу и покусывал ей усы. Он обижал сестер, делаясь все сильней и здоровей, глаза его потемнели, и он еще усердней сражался с материнскими усами, щекотавшими его, когда она его мыла, держа передними лапами. Однажды, допьяна насосавшись молока, он впервые зарычал на нее, чтобы она перестала вылизывать ему животик, и так разъярился, когда она не испугалась, что попытался откусить ей голову. Выдриха открыла рот и «захахакала» — часто и прерывисто задышала; так выдры смеются. Тарка, отбиваясь, лягал ее, а она делала вид, что намерена перегрызть его пополам. Выдренок не испугался: он царапал ей морду, стараясь вырваться на волю. Мать осторожно отпустила его, и он тут же, еще нетвердо стоя на ногах, вновь пошел штурмом на ее голову, но так нарычался, что его стошнило и, когда она привела его в порядок, он уснул у нее на шее.
Через две недели Тарка совсем осмелел — отползал от матери на целый шаг и не возвращался, хотя она встревоженным «мяуканьем» призывала его к себе. Выдра боялась дневного света, который просачивался в нору через вход, но Тарке страх был неведом. Ему нравилось смотреть на пляску веснянок под солнцем над подернутой рябью рекой. Как-то утром, жмурясь от яркого блеска, Тарка увидел, как на ветку над дуплом села птичка чуть крупней воробья. Но оперенье!.. Видно, сам Птичий Бог расцветил ее красками, похищенными у скал, листьев, папоротника и неба, сделав их еще сочнее в своем рвении, ибо лапки птицы были розовее прожилок в горных расселинах Дартмура, крылья — зеленее лопнувших почек боярышника, шея и головка — голубее полуденного осеннего неба, охристо-рыжая грудка — ярче, чем орляк. Ее черный клюв лишь немного уступал по длине телу. Это был Алцион, зимородок-рыболов. Никогда еще его наряд не блистал таким великолепием — ведь его подруга только-только снесла семь белых глянцевитых яичек в гнезде в глубине норки, вырытой на обрывистом берегу.
Зимородок глянул блестящим коричневым глазом на Тарку, и тому очень захотелось с ним поиграть. Ветер взъерошил изумрудные перья, Алцион припал к ветке, вглядываясь в воду. Тарка запищал, приглашая его поближе. В ответ птица издала резкий, внезапный свист и полетела вверх по реке, а Тарка, сморщив носик, изумленно щурился на пустую ветку, не в силах понять, куда пропал его гость.
Выдренок вернулся к матери, поиграл с ней в «кусачки» и заснул. Проснувшись, он увидел, что одна из сестер чем-то забавляется, и тут же захотел взять это себе. Повернув головку набок, она хлопала по чему-то лапой, но так как «оно» не убегало, она хлопала его второй лапой, склонив шею на другой бок. Тарка осторожно пополз к сестре, намереваясь отобрать игрушку, и тут заметил, что «оно» на него смотрит. Это испугало выдренка, и он зашипел. Сестра отскочила назад и тоже зашипела; шум разбудил самую маленькую из выдрят, и она фыркнула на мать. Та облизала ей мордочку, зевнула и закрыла глаза.
Тарка вновь стал крадучись приближаться к тому, что глядело на него. Понюхал и отполз прочь. Опять подкрался ближе, но сестренка зашипела, и Тарка вернулся к матери. Когда в следующий раз он приблизился к тому, что его так напугало, оно выглядело совсем по-иному; Тарка смело ткнулся в него носом и двинул лапой. Это был всего-навсего череп полевки, и теперь, когда померк свет, падавший сверху из проделанной дятлом дыры, тени в пустых глазницах исчезли, и он больше не «смотрел» на Тарку. Выдренок принялся катать череп; внутри него загремели зубы. Этот звук понравился Тарке. Он играл черепом, пока не услышал, как одна из сестер пищит от голода, и поспешил к матери.
Однажды вечером, когда выдрята остались одни и Тарка играл своей погремушкой, он увидел живую полевку, проникшую в дупло через отверстие у корней. Почуяв выдру, полевка в страхе бросилась бежать по пустому внутри стволу; «туннель» был так широк, что Тарка без труда пополз за ней вслед. Путь кончился у вывороченных корней, на которых все еще держались остатки вскормившей их земли. Оттуда тянулись к солнцу молодые побеги — гибель дуба обернулась благом для семян полевой горчицы, которые лежали погребенные в холодной земле задолго до того, как пророс желудь.