— А что такое институт, площадка, девушка?
— Узнаешь когда-нибудь потом. Долго объяснять. А нам пора в путь.
— Хорошо. Тогда скажи мне, кто мой отец? Я про него ничего не слышал, но ведь где-то он должен быть?
— Должен, обязательно должен. Мы его скоро увидим. Это шестимерный паук, про которого я только что рассказывал.
— Правда?
— Да.
Крокен словно выключился, ушел в себя. Еще бы, после такого сообщения. Он обхватил ладонями колени, замер и думал, думал, думал…
А Аристарх думал о том, что у него появился помощник и можно вести более интенсивный поиск.
Он поглядел, как колышется, сплетается в огромные ватные комки туман, и неожиданно понял, что боится продолжать эти поиски.
Он понял, что даже если и найдет лабораторию, выключит рубильник и все пойдет по-старому, рано или поздно кто-нибудь повторит эксперимент. Он понял, что возврат к статичному миру принесет с собой загрязнение окружающей среды, истребление фауны и флоры, перенаселение и так далее. И когда-нибудь очередной верховный маньяк нажмет кнопку, и с неба начнут падать ракеты, что станет окончательным, бесповоротным концом…
Если рубильник не выключить, все останется по-старому. Но не деградируем ли мы в этом мире? Ведь разум — продукт статичного мира. Здесь же можно обойтись и без него.
А как же те, кто страдает от своего облика и мечтает вернуться в человеческий? Есть еще и новое поколение, которое появилось уже в этом мире. Он для них родной…
То, во что Аристарх верил все эти пятнадцать лет, вдруг покачнулось и утратило четкие очертания. Впервые он усомнился. А правильно ли я поступаю? И имею ли я право единолично решать судьбу этого мира? И что мне теперь делать? Как вернуть уверенность в своей правоте? И в чем она?
Было ясно, что только сейчас и никогда больше он должен-раз и навсегда решить для себя этот вопрос. Именно сейчас.
Когда он найдет Лабораторию (а рано или поздно он ее найдет), решить все это беспристрастно будет уже невозможно. Появится грузик, который выведет чашку весов из равновесия. И грузиком этим будет вполне нормальный рубильник, который можно выключить.
Крики и выстрелы стихли. По небу плыли серебристые, в желтую полоску облака.
— Ну что, идем? — спросил Крокен.
— Идем, — ответил Аристарх, но с места не двинулся. Сидел, рассеянно ковырял землю пальцем и поглядывал на туман. Прежде чем идти — надо было додумать. Додумать и решить.
Елена Крюкова
РАДИОГАЛАКТИКА ЛЕБЕДЬ А
I
Выключатель поверну:
Кончился свет.
Началась тьма.
Меня бросили одну
Посреди планет…
За окном — зима.
Утварь медная грязна
Ругань с улицы слышна
Неужели я жива.
Но сквозь эту копоть грязь
На меня идет смеясь
Радиогалактика Лебедь А
II
Через вопль убиенных во рву,
Через выкрики ярмарок бравых
И газетного шрифта канву,
Из трагедии ткущую — славу,
Через воблу у пьяных ларьков,
Через грязные церкви, где свечи
Освещают загривки волков,
На степное сбежавшихся вече,
Через бритые головы тех,
Кто поет свои песни о мире
И дешевый скандальный успех
Пропивает в богатом трактире,
Кто — два пальца в распяленный рот,
От грядущего ополоумев,
Оттого, что великий народ
То ли жив еще, то ли умер,
Через живопись, что на кострах,
Через книги, что мыши проели,
Через старый, испытанный страх
Что поднимут нагого с постели —
В закопченное стекло кухонного окна —
Радиогалактика Лебедь А.
III
Пускай я умру.
Я знаю — за этою гранью
На черном ветру
Вздымается грудь мирозданья.
И в круглых огнях,
Колесах, шарах, чечевицах
Летит древний страх —
По смерти — еще раз родиться.
И в черном окне,
Ладонями сложена вдвое,
Вся в белом огне,
Висит над моей головою
Сама Чистота —
Над грязью, забившею лазы,
Сама Красота —
Над нашей паршой и проказой.
IV
Они похожи на веретена
На тяжелые серебряные блюда
Вышли они из иного лона
Где не было люмпена сброда и люда
Но мы не знаем какое страданье
Они излученьем любви одолели
Какое хриплое у них дыханье
Какие одинокие у них постели
Я знаю то, что они живые…
Поймите это!
Смеяться — поздно.
И режут тьму огни ножевые.
И Новым Заветом слезятся звезды.
V
Я — на площади. Ветер бьет огнем.
По щеке моей течет звезда.
Вы думаете, мы их поймем?
Никогда.
Мы же их боимся, пугливые мы!
Олдрин же кричал на беззвучной Луне:
«Вижу круги!.. Выступают из тьмы!..
Что это?.. Страшно! Страшно мне!..»
А если ребенок увидит Ее,
Летящую по траектории — вниз,
Бормочем: «Не бойся, просто — белье
Стучится белое о карниз…»
Но наши мысли ловят они…
…Рынок. Масло. Дубленку чинить.
Поминки. Водка. Крики родни.
Хотя бы в ломбарде — кольцо сохранить…
…Не только мысли они сохранят!
А всю — от Адама — дорогу веков.
И елочный Рай.
И военный Ад.
И холод рентгеновских сквозняков.
И синий хитон, в котором Христос
Динарий кесаря отвергал.
И все ожоги последних слез,
Когда ступаем в черный прогал.
VI
…Что там, в ее суммарном излучении,
Таком горячем,
Что я пальцы обожгу?..
…Иль это свечки очень маленькой свечение
В тесовой церкви
На байкальском берегу…
Ты клетка Мира.
Ты живая.
Ты пульсируешь.
А мы — лишь гены этих звездных хромосом.
Так больно делишься ты надвое, красивая,
Крича на тысячи звериных голосов!
Так вот зачем горишь спектральным наваждением,
Тугим сиянием
Магнитного столба!
Да, мы присутствуем при подвиге рождения.
Кричи, Галактика!
То женская судьба.
Ори и тужься!
Выгибайся в ярком бешенстве!
Един для Космоса
Крещенный болью хлеб!..
…Крепись.
Когда-нибудь останешься ты бедною,
Забытой матерью В избе, где черный креп.
VII
На черном стекле — железная трава
Там радиогалактика Лебедь А
Она излучает бешеный яд
Радости и горя на много лет назад
Она источает огонь и лед
Счастья и скорби на много лет вперед
В ее утробе — сто Хиросим
Черные сугробы лагерных зим
Пещерные храмы где ни одной свечи
В живот по рукоять вонзенные мечи
На кухне моей дует в температурный шов…
Над всеми обидами сорока веков —
Над нищей колыбелью, где человек орет —
Над баржою, вмерзшей в реликтовый лед —
Над прачкою, чьи руки в экземе аллергий —
Над мальчиком, что перед шлюхою — нагим —
Над стеклом иконы, обцелованной стократ —
Над НЛО, что куполами луковиц горят —
Над миром, где Любовь пока еще жива —
РАДИОГАЛАКТИКА ЛЕБЕДЬ А.