1
Плавно, уверенно, словно на автопилоте, Сергей передвигался по ЛКАД. Он жил за городом так давно, что и сам позабыл о том времени, когда утром его будил грохот соседской двери. А теперь даже соловьи поют — заслушаешься. Если, конечно, соседский кот не вышел на променад слишком рано. Утром город, подмерзшая дорога, а вечером светлые точки шоссе, как призрачные огни на болоте, затягивают, манят, не дают уйти в сторону. Квартира в городе до сих пор существует, хотя иногда, вспоминая о месте совместного проживания с Эдиком, он встряхивается и решается продать её ко всем чертям или сдать в аренду. Но понимает, что не может. В ней он был когда-то счастлив.
Банально, скажете вы. Но для Сергея это те самые стены, прокуренный любимым потолок, засаленные плотные шторки, скрывающие комнаты на первом этаже — там до сих пор пахнет Эдиком. Эдьку несколько раз грабили, выносили... Эх, да что там вынесешь... Старый ламповый телек бабули? Да даже ей Эдуард подсуропил на ДР новую плазму. А сам жил кое-как. Как сложится. Сушил на коммунальной кухне постельное белье, со вздохом сообщая новому партнеру о том, что «гладить ни-ни»: не умеет, короче, а вот спать любит на гладеньком. И очередной (да-да, очередь не иссякала) партнер, закатывал рукава, брал у соседа древний чугунный утюг, раскладывал многострадальное покрывало на столе и гладил. Пока Эдичек распределял паёк по полочкам холодильника с умением типичного сибарита, искоса бросая взгляды на своего возлюбленного, ну или просто ёбаря-трахаля; любуясь бугристой, вздрагивающей спиной, сильными руками, выделывающими пируэты на столе. Потом кидался помогать, влезая якобы с целью подучиться глажке. В общем, он портил всю малину, упорно подставляясь под незлобливые шлепки, а потом... Потом, гнусное занятие бросалось на середине, потому что посетитель выполнил программу минимум, был одобрен телом Эдика и допущен, в святая... ну может и не совсем конечно, святых: на его старинный диван «Наташа». Действительно, исключительно удобная, хоть и раритетная вещь.
«А бельё? Что с ним не так?» — спросите вы. Всё с ним нормально. Он отдаст его старушке из комнатки напротив, которой девяносто лет, потому что гладить старая хрычёвка давно не может.
Эдик был шлюхой. Нет, не подумайте, что он брал деньги с партнеров. Хотя, бывало и так. Но упорно возвращал все до жалких копеек на батон и кефир, при первой возможности. И встречался он с ними нечасто. Бывало, что очередная «краля» зависала в его поле зрения на пару-тройку дней. Даже ключи он выдавал запасные таким посетителям, называл их «муженьком» и даже в телефоне их звонки отзывались хриплым «МУЖ», но ненадолго. До первого звонка от параллельного парня, который приехал с Урала и привез кучу вкусностей и подарков своей «женушке», или как-то так. Часто доходило до мордобоя, но Елена Станиславовна, урожденная Нахимова, четко отбивая ритм своей палочкой, выползала из застенков и спасала «внучка» от окаянных любовников. Отбирала ключи у обоих, расставляла на огромном столе в кухне чашки и усаживала всех за стол, щедро подливая им малиновой настойки по рецепту «деда адмирала». Мужики расслаблялись, устанавливали негласную очередь и расходились до встреч по домам, оставляя растерянного Эдика с «бабулей» коротать вечер у телевизора.
Бабулька, конечно, адмиральской внучкой не была. Из прошлого в ее жизни только и был революционный матрос, который притащил подкинутое в казармы дитё в детдом. Ну и фамилию дал соответствующую найденышу. Так и жили: долго ли, коротко ли — Эдька и баба Лена. Их симбиоз никого не удивил бы, если хорошенько приглядеться. Внешнее сходство тоже было очевидно.
С настоящими родными Эдуарда никто знаком не был. Эдик родителей боготворил и, дабы не испортить им карьеру и имидж в свете, просто испарился. Въехал в комнатку своего пролетарского предка, которая простояла закрытой лет двадцать. И зажил тихими — семейными, можно сказать, радостями. Эдик даже иногда подрабатывал (опять же по совету «детки» адмирала). Он служил натурщиком в Академии Штиглица, известной людям «не в теме», как «Мухинское» училище. Тело у парня было божественное, конечно и природа постаралась и маман, которая упорно выращивала из сыны аристократа. Эдик танцевал. сперва в детском кружке, куда таскала его нянька. Потом в студии бального танца, апофеозом его карьеры стало поступление в «Вагановку». И понеслось... Танцы стали его жизнью. Он любил музыку и движение.
От этой любви осталось только движение. В нем, на нем, везде.
Он сломал ногу в выпускном классе: судорога свела мышцы на сцене и его, страдающего от невыносимой боли, сбила с ног массовка. Он не отчаялся: выпустился из училища как хореограф и даже немного преподавал, но не в Академии — не дорос еще, да и сцена не знает жалости. Он учил людей на корпоративах латиноамериканским танцам. Веселил, так сказать, офисных работников, когда те выезжали на природу без семей, чтобы отдохнуть от рабской рутины и сплотиться для осуществления каких-то высоких целей.
На таком мероприятии, группа поддатых и видимо очень продвинутых мужиков из строительной компании, затащила парня, который упорно пытался преподать им основы греческой народной плясовой, то бишь сиртаки, в сауну. Раздели и... В общем карьеру в этой области он закончил в ту ночь: сам больше никогда не пил и с пьяными не общался. Все указывало на то, что он сломался тогда. Распятый двумя верзилами из строительного треста и принимающий в себя пару членов — один скользил между влажными от крови бедрами, а второй трахал широко разведенный пальцами рот — он понял одну неприятную вещь: мужское тело его привлекало, хотя и причинило боль. Боли было много... Но она закончилась. Наутро ему вызвали такси, набили портмоне своими рабочими карточками и выпихнули в город.
На эти деньги он прожил год. Не покидая своей комнаты вообще. Елена Станиславовна таскала ему продукты в комнату, которые соц-работник регулярно приносил четко по списку. От гречки Эдьку и до сих пор выворачивает.
Но время лечит все. Эдик ожил и однажды вышел на улицу. Длинные льняные пряди быстро замерзли и покрылись от влажного воздуха толстой коркой. И ему опять повезло. Застывший у дворового, замерзшего фонтана парень, попался на глаза художнику Исаеву. Эдик стал натурщиком. Естественно после благословения Елены Станиславовны: « Иди, маленький. Проветрись».
Не сказать, чтобы ему нравилось сидеть голым перед, капающими слюной на его коленки и нежный упругий живот, подростками, но хоть какой-то хлеб. Старушке-процентщице он задолжал на десять лет вперед. Она тогда преодолела его сопротивление, слёзы и ночные порывы выпрыгнуть в окно, убеждая, что этаж у них первый. Он выл и царапался, и бежал в ванную, но и здесь — неудача. Старое мраморное чудо, оставшееся от Кирова, имело в глубину не больше сажени, да и хитрая старушка велела снять щеколду на случай, если ей там станет худо. И стоило ему там задержаться на отведенные десять минут, баба Лена проявляла чудеса прыти и залезала на табуретку, подглядывая в небольшое оконце с кухни. Снимать «цербера» приходилось потом Эдику. Вот так, в заботах друг о друге, они и прожили год.