— А-а-а-а, 'Сказка странствий', - протянула Вера. — А соцветия васильков в чае уже можно считать приступом ностальгии? 'Поле, русское поле'…
— Перестань, — обиделась Марина. — Хватит превращать мой отъезд в предательство родины и национальных интересов. Петя, Аля, Костя, давайте сюда свои чашки, а то я не дотянусь.
- 'А Дуня разливает чай', - не без ехидства процитировала Вера — Как видишь, Кость, кое-что с веками не меняется. Например, женские мечты.
Предполагаемая деловая встреча взбодрила Костю, наполнила новой энергией. Он любил быть в эпицентре дел и решений. Желательно — важных, но можно — и хоть каких-нибудь. В благодушном настроении он лишь ответил:
— Эх, Веруня… Жаль, трогательные фантазии твоих клиентов так далеки от жизни. Кремль там какой-то…
Вера, уже почти расслабившаяся за чаем, подтянулась как солдат на плацу при появлении генерала.
— Как это мечты далеки от жизни? Да они зачастую наш выбор и определяют. Человек всегда ищет что-то похожее на свой заветный образ. И как завидит хотя бы смутное подобие, сразу за это хватается. Ну, если его, конечно, грамотно подтолкнуть. Я сама как риелтор много раз… Главное — угадать невысказанное. Потому что задушевные представления люди обычно скрывают. Как в литературе.
— Ну, а литература-то тут причем? — ввинтился в беседу Костя.
Дети, набив карманы конфетами и печеньем, потянулись к выходу — подальше от взрослых бесед.
— Она же сплошь и рядом — попытка изобрести для своих тайн особый язык, сказать, не называя. Собрать 'малый остаток' из единомышленников, способных это неназванное угадать, — пояснила Вера, тормозя на ходу Петьку и поправляя ему сбившийся воротник. — Да и вообще… Только то, что не исчерпаешь словами, может стать пищей для хорошего разговора.
Петька, увидев, что мама тянется с салфеткой, чтобы промокнуть ему рот как маленькому, решительно удрал с кухни.
— Умолчания значат больше, чем слова, — вздохнула Вера, отказавшись от попытки цивилизовать ребенка. — Тайный смысл похож на змею. Жалит из травы, когда не ждешь… А мысль как основа литературы — это пушкинская традиция.
Марина, заметив на краю стола снятые колечки, потянулась за ними.
— Настоящая литература у нас всегда была катакомбной! — оживилась вдруг Вера. — Жалею, что отказалась этот колодец раскапывать, — как и остальные мои сокурсники, впрочем.
— Наши все совсем неплохо устроились — особенно те, кто поменял профессию, — возразила подруга, любовно возвращая колечки на пальцы. — Одна ты тоскуешь по прошлому, по своим прежним возвышенным настроениям. Очнись.
— Мы недавно со Светланой Савельевной о том же самом разговаривали, — поникла Вера. — Нет, не могу я забыть чувство принадлежности к тайному ордену, которое испытала в молодости. Ощущение, что книги и есть наши катакомбы, пространство, где можно выпестовать 'нового человека', как революционеры мечтали.
Костя помалкивал, глядя на неё как-то сразу и сочувственно, и отчужденно. Возникшую неловкость Вера прикрыла очередным куском торта, уже не лезущим в горло. Рассердившись на себя, всё-таки продолжила, обращаясь, правда, исключительно к Марине:
— Понимаешь, у нас из-за размеров страны общение стало возможно на особенной глубине. Вот представь себе: пустота, ветер, безбрежность. Огромные промежутки между городами…
— Да-да, тут единственное спасение — человеческие связи. Только они и помогают не потеряться, — унизав пальцы, Марина, любуясь, отставила в сторону руку. — Твоё чистое поле — всё равно что открытый космос! В нём без человеческой теплоты не выжить.
— Все 'плюсы' и 'минусы' российской жизни выросли из огромности территории! — впала в привычный транс Вера. — Из наших бескрайних расстояний, а значит из расставаний непрестанных. Из того, что каждый, в конечном итоге, здесь оказался предоставлен сам себе! Отсюда и невытравимая нужда в разговоре.
Марина заметила пятнышко на одном из колец и потянулась за влажной губкой.
— Ну, предположим… Разговор тут главное, что людей объединяет, — на кухнях, в очередях, в маршрутках, — почистив колечко, Марина повернулась к Вере. — Положим, это — универсальный атом здешней жизни! Но ты скажи…
— Нет, а толку-то от подобных разговоров?! — встрял Костя. — Ну, поговорили…
— Уж не знаю, как там в маршрутках, — возмутилась непониманием Вера. — Я сейчас не беру в расчёт бытовой обмен репликами или перемалывание очевидного. У публичного общения — свои законы. Важен только тот разговор, в который вовлекаются всё новые поколения. Люди всерьёз отвечают на реплику, произнесенную лет сто назад. Иные верят, что их слова через десятки лет найдут собеседника… Ведь она после Пушкина так и пошла разматываться, литература-то, — как один общий разговор, в котором все друг друга имеют в виду и все друг с другом собеседуют. Разве нет?
Костя, хлопнув ладонью по столу, решительно подытожил:
— Всё, Верка. Достала! Надеюсь, когда мы уедем, ты перестанешь долбать окружающих речами про российскую специфику. Тебе все-таки надо было в школу идти работать. А про катакомбы и тайный орден — неплохо… Ты это откуда взяла?
— Чувствую, — глухо выдохнула Вера. — Понимаешь, я каждой своей клеточкой изнутри это чувствую.
И добавила, гневно сверкнув глазами:
— Здесь всё — моё!
Костя глянул в ответ примирительно, взглядом приглашая Веру улыбнуться.
— Ну, ты прям как Императрица: 'Всё — моё!', - ласково подтрунил он.
И совсем уже мирно, почти заботливо произнес, как говорят разбуянившемуся ребёнку:
— Твоё, твоё. Успокойся.
Мда. Похоже, все объяснения — мимо. Никогда он не воспримет Веру всерьёз. Его взгляд и интонация не оставляли на сей счет сомнений. Наверняка, Костя умел быть другим: ласковым, понимающим, — с Мариной, добродушным и искренним — с друзьями. Но Вере достаются лишь формальная вежливость, смешки, да колючки. Хотя может ли быть иначе? Вера ведь и сама от него наглухо закрыта. И даже не скрывает от себя, что всегда видела в нем лишь препятствие, помеху на пути к подруге.
— У-у-у, мне пора, — забеспокоился Костя, глянув на часы. — Счастливо, Вер. Может, сегодня ещё увидимся.
И, поцеловав Марину, исчез в глубине прихожей. Она ушла его провожать, о чем-то напоминать, запирать дверь. Вернувшись, обнаружила Веру, с обречённым видом припавшую к спинке стула. Та сидела и смотрела в одну точку.
— Вер, что у тебя случилось? Что ты от меня скрываешь?
Ответа не было, словно Вера не слышала её слов. Мысленно переместилась куда-то, где была недосягаема.
— Вер, мне за тебя страшно! — насторожилась Марина. — Ты замкнулась в своём мирке. Всё меряешь только по себе, ничем не интересуешься. И чем дальше, тем больше.
— А мне уже ничто не поможет, — откликнулась вдруг Вера. — Взять хоть того же Кита… Теперь и он меня будет сторониться.
— А что случилось с Китом? Ты мне не рассказывала.
Марина сдвинула в сторону мешавшую тарелку. Глаза зажглись любопытством как огоньки на новогодней ёлке.
— Да так, — кисло протянула Вера, надкусывая конфету. — Была тут ситуация…
Эх, не хотела же ничего рассказывать! Внутри всё ныло и скручивалось в узел при воспоминании. Ощущение собственной никчёмности, наивности, глупости не давало покоя. Разговор с Мариной только обострит эти чувства. Да и что можно сказать в своё оправдание? А всё же надо с кем-то поговорить, чтобы не свихнуться от тоски и бессилия…