Шел по дальней ветке состав, и Федор мог бы поклясться, что он идет с превышением скорости, допустимой для деповских путей. Ага, пополз, спохватился…
Длинное темное облако стояло на бледном небе, зацепившись краем за ребристую крышу депо, и никак не могло отцепиться…
Пробежала к крыльцу Шура Матвеева, прижимая к груди учебник. Наверняка его-то и потеряла, Федора, искала по окрестным кустам, сейчас и сюда доберется.
Так, значит. С отцом вчера поругались, и, пожалуй, как сообразил потом Федор, это впервые по-настоящему, не считая детских штучек. Отец был какой-то встрепанный, неспокойный, Федор сразу заметил, как вошел в дом, — то ли не выспался с ночной смены? Глянул — будто ждал чего-то от Федора: «Ты? Что скажешь?» — «Подменял маневрового в «Новоселках». — «Тише, мама уже легла».
Прошли в кухню…
Федор и сам был возбужден, торопился рассказать про Голована. Отец слушал хмуро, выставив вперед челюсть. Федор дошел до Гущина, гущинский допрос изложил с сарказмом, маневровых сделал в ответах остроумней, чем были, сами собой нашлись меткие слова. Вдруг понравился самому себе в собственном рассказе, а Гущин вышел тупарь тупарем. И они его буквально обвели вокруг пальца. Засмеялся.
«Скверно», — сказал отец. «Могло скверно кончиться», — согласился Федор. «Скверно и кончилось». — «Голован, конечно, ловкач!» — «Это само собой. А вы Случай покрыли», — сказал отец жестко. «Там, кроме нас, было много…» — «Но инструктор вас спрашивал, и вы покрыли». — «Я с Гущиным, сам знаешь, в откровенности не пускался сроду». — «Вы с ним не в деревне на завалинке встретились. На трассе. Ну, а другой бы кто был? Тогда что?» — «Все равно, — ответил Федор, подумав. — Почему это именно я должен сказать?» — «Ага, — кивнул отец хмуро. — Кто-нибудь другой, верно? Только не ты. И так — каждый! Вот будем жить!» — «А я, думаешь, не понимаю? — почти закричал Федор. — Мне, думаешь, не противно? Но я же не мог сказать! Ты понимаешь— не мог!» — «Не ори, мать разбудишь, — сказал отец спокойно. — Не понимаю. Почему ж ты не мог?» — «Потому что Голован тыщу лет за контроллером. А я — кто? Потому, наконец, что это мог бы быть ты!» — «Я не мог быть». — «Почему?» — «Я сразу бы доложил диспетчеру». — «Ты что же, за двадцать пять лет ни разу втихую не нарушал? Только честно! Я уже большой мальчик, пойму». — «Ни черта не поймешь, если ты до сих пор не понял». — «А все-таки? Это не ответ». — «Ну, могу ответить. Да, нарушал…»
Они уже стояли друг против друга. И были сейчас удивительно похожи. Губастые, чуть конопатые, с яростными глазами, мягкие волосы дыбились на макушке, и подбородок одинаково выставлен. Только Федор повыше, помощней в плечах.
Дед Филипп, встревоженный громкими голосами, бочком втиснулся в кухню, загремел на плите кастрюлями, полез к холодильнику: «Ну-ну, петухи, двиньтесь, кефир где-то был». Серый кот Пяткин, неотступно следовавший за дедом, успел втиснуться в холодильник и желал там остаться. Мявкнул на деда, пока тот тащил.
Оба пережидали молча эту возню. «Да, нарушал, — продолжил потом отец. — Правила технической эксплуатации, параграф триста семь, провоз в кабине постороннего лица. Сколько раз нарушал, когда тебя в кабине возил. Зря, может, возил, не знаю теперь». — «Не зря», — сказал Федор. «В шестьдесят восьмом запрещающий проехал из тупика». — «Это уже интересно, — сказал Федор. — И чего было?» — «Ничего, сняли премию». — «А талон не отобрали?» — «Говорю — сняли премию за безаварийность, всё». — «Права, значит, не отобрали. А почему?» — «Это объяснять долго, — усмехнулся отец. — Так вышло. Но я Случай не скрыл, диспетчеру доложил, машинисту-инструктору тоже и начальнику депо донесение подал». — «Проявили, значит, особое отношение», — сказал Федор жестко. «Проявили», — кивнул отец. «И ты его принял…»
Тут бы Федору самое время остановиться. Но он не мог. Как темная волна накатила, какое-то даже злорадство против отца, непонятно с чего. Впрочем, теперь понятно. Смутное недовольство собой перевалил на отца и сам на него же озлился. Идиот! Федор крякнул сейчас на подоконнике, вспоминая.
«Выходит — принял», — сказал отец, волнуясь. «А уж если ты такой принципиальный, так не должен был принимать..» — «Наверно», — сказал отец. «За других легко быть принципиальным, верно?» Отец глядел не мигая, будто не понял…
Быстрые шаги возникли на лестнице. Приближались.
Шура Матвеева уже шла по коридору, улыбаясь Федору широким смуглым лицом. Все в Шуре было просто, ясно, уверенно. Решила стать машинистом и сегодня станет, одна девчонка на четыре группы, все кабинеты в управлении насквозь прошла, пока рискнули зачислить, а начинала в депо с уборщицы, чтоб только к машинам поближе. Дружила с Федором, как себя помнила, и все привыкли кругом, что если есть на свете настоящая дружба, то вот она — Шура Матвеева и Комаров-младший. Надежно, ясно, уверенно…