— Светлана Павловна в Службу поехала.
— А Матвеева?
— Вроде в дежурке.
— Тоже сгодится, — решила Скворцова.
Дежурная по станции метро «Чернореченская» София Ивановна Матвеева сидела в дежурке, одной рукой держала возле уха телефонную трубку, а другой крепко прижимала рычаг. Телефон давно уж молчал. Но Матвеева все еще жала на рычаг с силой и держала у уха трубку.
Опять звонил бывший муж Гурий Степанович Матвеев, и голос у него был нехороший, стертый. Сперва говорил вроде бы по работе, что опять у них в депо вчера Случай, проезд запрещающего сигнала. Это София Ивановна, конечно, знала, на станции «Новоселки» проезд. Сказал, что даже и ночевал в депо, готовит сдавать дела как заместитель начальника по эксплуатации. Это теперь Ирки Свиридовой забота, где он ночует, но София Ивановна промолчала, больно уж нехороший голос, пусть выговорится. Гурий почувствовал. Сразу спросил про дочь Александру, пошла ли сегодня на экзамен и как сдала. София Ивановна и сама еще не знала — как, но, само собой, пошла Шурка. У ней сегодня в техшколе последний экзамен на звание машиниста.
«Все-таки своего добилась», — сказал будто с завистью к дочери.
«Добилась», — сухо подтвердила София Ивановна.
Но тоже не удержалась — больно уж нехороший голос, так и скребет по сердцу, как-никак двадцать один год вместе отжили с Гурием. Теперь спросила сама:
«Сын-то как, здоров?»
«Славик здоров, ничего..»
Имя еще такое дали мальчишке — слабое, будто котячий писк: Славик. Это уж Ирки Свиридовой, конечно, выдумка, Гурий бы выбрал проще. Когда-то мечтал: Егор. А то — Славик! Может, от имени еще эта жалость, которой София Ивановна стеснялась теперь в себе, скрывала, словно бы стыдное, ото всех на станции и даже от дочери Александры.
Гурий сразу свернул разговор:
«Узнаешь, как сдаст, так хоть позвони…»
«Ладно», — пообещала.
Едва положила трубку, снова звонок. Машинист-инструктор Гущин разыскивает свою жену Светлану Павловну. Видно, к большому спеху — пятый раз за эту смену звонит и все ищет.
«А Светлана Павловна вроде не возвращалась…» — «Не возвращалась? В Службе говорят — нету…» — «Значит, вот-вот подъедет…» — «Значит», — сказал Гущин, как отрубил.
Этот разговора не тянет, молодой, растущий по службе, некогда…
Только уставила глаза в график, опять телефон. Местный.
«Дежурная Матвеева слушает..»
«Снова я, Соня, — голос бывшего мужа Гурия будто замялся в трубке. — Вечером будешь дома? Я бы зашел». — «Зайди, адрес знаешь. А чего случилось?» — «Надо поговорить…» — «Говорить вроде не о чем». — «Найдется…» — «Не об чем говорить, Гурий Степаныч».
Что-то вроде еще сказал, но София Ивановна уже нажала рычаг.
Тихо прошел уход Гурия. И снег в тот вечер падал тихий — будто на цыпочках. Тихо ложился на белый берет Софии Ивановны, на брови, на лицо, и лицо уже было влажным, словно от слез. Ложился на никлые плечи Гурия, на его чемодан. Люди шли навстречу веселые, тащили коробки с тортами и елки, потому что близок был Новый год. София Ивановна провожала Гурия до метро. И было странно идти с ним рядом, как обычное дело — в отпуск, например, едет, и знать, что последний раз так идут, слитно, шаг в шаг…
Нет, она его не держала. Сама начала окончательный разговор, хоть он еще маялся, еще не решил, курил ночью в кухне, тихонько входил к Шурке в комнату и подолгу стоял над ней, спящей и взрослой уже дочерью, будто над маленькой. Но в тот вечер Шурки не было дома: ушла в лыжный поход, чтобы и Новый год встретить в лесу, тоже — мода. Так что сидели дома вдвоем.
София Ивановна знала, конечно, про Ирку Свиридову, дежурную по станции «Университет». Но до того вечера ничем не выдавала, что знает. А тут сказала просто: «Уходишь, что ли?» Гурий дернулся, словно его ударили. Но глупости не сказал — мол, о чем это ты, к чему. «А ты как считаешь?» Тоже глупость, конечно, — как жена считает. Но София Ивановна его поняла: «Иди, чего ж на двух стульях…» Вот тогда он сказал, беспомощно, как она у него не слыхала раньше: «Она меня любит, Соня…» И эта печальная простота его слов резанула ей сердце. Жалко сделалось Гурия, себя жалко. Первые годы просил: «Будь, Соня, со мной поласковей!» Гладила черные волосы, сильно, будто вжимала в голову. Но молчала. И сейчас ей нечего было ответить на его простоту и печаль…
Тихо прошел уход Гурия. И на станции не говорила — кто знал, тот знал. Но с расспросом не лезли. А сон пропал. Длинные ночи лежала на широкой постели, глядела во тьму, слушала, как шуршит под окном последний автобус, как торопливо стучат последние чьи-то шаги по асфальту мимо. Как ребенок плачет за стенкой и его уговаривает высокий мужской голос. Потом вовсе делалось тихо. Снег неслышно падал на улице, и от него была из форточки щемящая влажность. И не думала ничего, просто лежала без сна до утра. А потом день тянулся тягуче и вяло. Перед сменой снова не вышло заснуть, хоть лежала честно,