Светлана еще подумала, что последнее время она несправедлива к Андрею. Сердце у него доброе, вон же за Гурия Степановича переживает. Лишнее, конечно, с языка сорвалось, но это — от сердца…
Сели за стол, общий пошел разговор, засиделись за полночь, едва на последний поезд успели…
А вчера Андрей пришел возбужденный, веселый. Будто все у них хорошо, как раньше. Сразу, не снимая плаща, бросился к ней, подхватил, на руках перенес из прихожей в кресло, сам опустился перед ней на пол, головой прижался к ногам. Светка, смеясь, отбирала ноги. А он, смеясь, держал, терся головой о коленки. «Как ты относишься, если муж твой будет зам по эксплуатации? А? Звучит!» — «Звучит, — все еще смеялась. — Погоди. А Гурий Степаныч?» — «Снимают. Депо, конечно, запущено, дальше некуда. Шалай своего носа не видит. Но я согласился. Смелый у тебя муж? Я бы даже сказал — нахальный…»
«Почему — снимают?» Теперь она все-таки отстранилась, подобрала ноги в кресло. И он сразу встал. «Ты не рада? А по всему снимают, — значит, не оправдал доверия». — «А ты оправдаешь, конечно?» — «Погоди, что за тон?» Глаза моргнули обиженно. «По-моему, прежде чем соглашаться, ты должен был хотя бы поговорить с Матвеевым, уж кому-кому, а Гурию Степанычу ты как раз в работе обязан…» — «Он учил — я учился». — «И выучился?»
Черты в лице у Андрея как-то враз стерлись, потеряв ясность, и лицо стало вдруг некрасивым. Светка успела еще удивиться — каким некрасивым вдруг. И тогда он сказал: «О чем мне с ним теперь говорить? Опустился твой Гурий Степаныч. Ага, опустился. Попивает, у себя в кабинете. Ты это слыхала?» — «Как это — попивает? Он и под Новый-то год рюмку едва проглотит». — «А теперь, значит, пьет, — отчеканил Андрей. — И с машинистами, тоже было. В Управлении уже знают. С Крутиковым пил, когда еще тот работал, еще — уж не знаю с кем. Замечают люди…»
«С Крутиковым?.. — Медленно до нее доходило, но дошло все же. — Ты забыл, что мы вместе были у Долгополовых?»— «Один раз мы, что ли, там были?» — «Нет, тогда, в январе». — «Может, и в январе». — «И как ты рассказывал этот случай — тоже забыл?» — «Какой?» — «Сам знаешь». — «Мало ли чего я рассказывал! Пойми, это же не имеет никакого значения! И без меня все знают». — «Значит, помнишь, — сказала Светлана, вставая. — Ты просто забыл, что я тоже была, понятно…»
«Да чего понятно-то?!» — он уже кричал. Светлана еще не знала, что делать, но уже одевалась. Пальто, берет, перчаток в кармане нет, ладно, тепло, еще тапочки, ага, туфли. Андрей схватил ее за руку: «Ты куда?» Только мотнула головой, вырвала руку. Замок за спиною щелкнул. Уже бежала по лестнице.
Куда? Домой, к папе. Рассказала бессвязно, но отец понял…
Комаров сперва хотел идти к Долгополову. Нет, решил — к Шалаю.
«Интересную ты козу рассказал, — сказал Шалай, когда Комаров замолчал. — И думаешь, в такую муру кто-то всерьез поверит?» — «Слухи штука тонкая, — Комаров усмехнулся. — Дерево валят». — «А я ничего не слышал…»
«Сегодня-завтра услышишь, сверху причем. Снимут Гурия, вроде бы за развал, а за ним — аморалка, это знать надо». — «Ты-то откуда все знаешь?» — «Был в тот вечер в депо», — соврал Комаров, чтоб не припутывать Светку. И Гущина называть не хотел, опять же — Светка. Рассказал пока что безлично.
«Не от тебя же пошло…» — хрустнул Шалай пальцами. «Не от меня. И другие в тот вечер были». — «Темнишь, Павел Федорыч! А говорить, я считаю, так говорить. Двери, гляди, закрыты. У нас таких в депо нет. Среди машинистов — тем более. И чтоб еще на Матвеева — нету таких…» — «Значит, есть».
Они смотрели теперь друг другу прямо в глаза. И, сколько друг друга знали, впервые меж ними были простота и открытость. Усталость была давно и трудно работающих людей, которую они сейчас понимали друг в друге. Жизнь, которою жили рядом, в одном деле и ради одного дела. Характеры разные, это другое.
«Скажи прямо», — попросил Шалай. «Мой зять», — сказал Комаров. «Он вроде бы не обижен…» — «Чем он обижен! Последние месяцы из твоего кабинета не вылезает. Приказы — по стилю уж знаем — опять Гущин писал…» — «Мужик толковый», — кивнул Шалай с задумчивостью. «Бестолковых в дому не держим…»
Оба посмеялись невесело. Шалай еще сказал: