Нет, тут причина иная. И еще что-то мешало, чтоб ее сдать. Людка Брянчик. Ага. Вдруг Людка встала перед глазами, как она хохочет, таращится, цокает, будто коза, каблучками…
— Сколько месяцев-то? — вдруг сказал Комаров.
Запоздалый, животный страх, наконец пробившись, заполнял теперь Женьку, заливал ее всю, и ее трясло сейчас крупной дрожью от этого страха, даже сиденье под ней дрожало.
— Ребенка ждешь? Сколько месяцев, говорю?!
Теперь она поняла. Затрясла головой.
— Не ври только.
— Я не вру…
— А говорила — к мужу…
— Он не муж оказался…
— Ну, дура! Дура-дурища. Ну, не муж! Так и что? А людей сколько перепугала. Задрать бы сейчас штаны — тьфу, спустить! — размазня сопливая!
Сам не знал уже, что говорит. Тридцать шестой, зеленый. Но чувствовал, что именно это нужно сейчас: быстро, безжалостно, грубо, как хлестки по щекам, какие — бывает — приводят в разум. Еще бы нужно грубей, но девчонка все же. Дрожит — это хорошо, еще бы лучше — ревела…
— Тридцать первый маршрут, ответьте диспетчеру!
— Да, диспетчер…
Сам своего голоса не узнал. И Ксана, стало быть, не узнает. Пусть думает, что уехал в Рыбацкое с матерью. Вот и пусть это думает.
— Тридцать первый, опаздываете на минуту пятнадцать. Следите за расписанием, тридцать первый.
— Понятно, диспетчер!
Тридцать четвертый, зеленый. Чисто идет машина, не заковались…
— Шишки из-за тебя еще получай. — Комаров нашарил «Журнал ремонта», отодрал сзади клочок, так, ручку теперь, есть ручка, цифры скачут, ничего, разберет. — Ты вот что. Как тебя? Женя? Ну, Женя, слушай. Сейчас тебя на станции высажу. Поняла? И чтоб — никаких больше глупостей!
Повернулась. Слушает. Ну, дрожи, дрожи.
— Поняла?
Женька кивнула осмысленно.
— Хорошо, если поняла. Вот тебе телефон. Мой, домашний. Два — шестьдесят шесть — восемьдесят — восемнадцать…
Она шевелила за ним губами.
— Спрячь, тут записано. В девять буду дома. В девять вечера, поняла? Комаров, Павел Федорович, тут записано. Позвонишь. Обязательно, поняла? Буду ждать. Адрес после скажу, сейчас не запомнишь…
— Поняла, Павел Федорович.
Платформа уже летела вдоль поезда. «Площадь Свободы». Стоп. «Зебра».
Молоденький милиционер стоял возле колонны. С интересом следил, как Комаров выпускает девушку из кабины. Вроде она не в форме. А кто такая? Значит, имеет «КМ», разрешение на проезд в кабине машиниста, у него «КМ» нет. Или, может, чего случилось? Подошел поближе, ожидая знака от Комарова и стесняясь спросить, не привык еще. Нет, машинист знака не подал. Ничего, значит, не требуется…
Женька стояла на платформе нетвердо, дрожь еще била.
— Сможешь идти-то?
Ничего, пошла. Капюшон сбился набок, волосы сбились. Идет. Зря, может, все-таки отпустил? Психолог. Дурак. А она — вдруг опять… Вон милиционер, мальчик свежий, как пышка. Предупредить? Нет, ничего… Взял на себя — значит, взял. Сейчас она не полезет. А вечером разберемся. Вообще — никогда не полезет. Это ей теперь на всю жизнь.
Психолог…
— Женя! — позвал вдруг негромко.
Обернулась сразу. Нет, все в порядке.
— Иди, иди, — махнул ей.
Нет, не мог он ее сдать чужим людям, тут чужие наразбирают. Он, конечно, свой! А если б утром не встретил? Но встретил же! Соне бы можно. Предупредить, чтоб подержала пока на станции. Но Соню-то зачем путать? И Светку. В свои противоуставные действия…
Усмехнулся.
Головану теперь полегчает. Голован сегодня без прав, я — завтра. Как только сдам донесение: кого вез в кабине, зачем, почему отпустил. Вот и вышла компания Головану.
14.21
В дежурке на станции «Чернореченская» уборщица производственных помещений Скворцова, немигуче уставясь в лицо дежурной Матвеевой, говорила сейчас:
— Я ведь ее заметила. У стенки стоит. Ну, жди — думаю. И дождались!
— Почему он ее не высадил-то?
Ожил селектор голосом диспетчера Комаровой:
— «Чернореченская», какой проследовал по второму пути?
— Тридцать первый…
— Долго у вас стоял. Задержали?
— Нет вроде, диспетчер. По графику…
— Лучше следите за графиком, «Чернореченская». Минуту пятнадцать от вас повез.
— Понятно, диспетчер.
Дверь распахнулась, впустила начальника станции.
— Что тут у нас? Я на контроле была. Пассажиры с наклона идут, жу-жу-жу, такие все возбужденные. Потом Зубкова снизу звонит — мол, пассажирка кинулась по второму пути…