Надия не знала, что и сказать, и потому она молчала, не смотря в его пристальный взгляд, но и не отводя своего в сторону. Ее глаза сфокусировались на его подбородке, и они постояли так в молчании короткое время, и мужчина повторил свой вопрос, немного неувереннее во второй раз, а затем, не ограбив кооператив, не стрельнув в Надию, он ушел, забрав свой пистолет, ругаясь, и пинув мешок яблок, уходя.
То ли из-за того, что их поразила ее храбрость перед лицом опасности, то ли из-за того, что они перерешили, кого надо было опасаться и кого не надо, то ли из-за того, что у них появился повод для разговоров, многие люди в ее смене начали общаться с ней. Она ощутила, что становилась своей, и, когда кто-то рассказал о возможности проживания в кооперативе, если ее семья давила на нее, или — добавив быстро — если она хотела что-то поменять в своей жизни, и эта возможность ошеломила Надию, будто открылась дверь, дверь, в этом случае, в форме комнаты.
В эту комнату вселилась Надия, покинув Саида. Комната пахла картошкой, тимьяном и мятой, а кровать слегка пахла людьми, хотя была довольно чистой, и там не было магнитофона, не было возможности декорировать комнату, потому что помещение все еще оставалось кладовой. Тем не менее, Надии вспомнилась ее квартира в ее родном городе, которую она любила, вспомнилось, как это было — жить там одной, и если в первую ночь она не смогла заснуть, а вторую проспала урывками, с каждым днем она спала крепче и крепче, и эта комната стала восприниматься домом.
Окрестности вокруг Марина, казалось, возникали сами по себе из глубокого общего упадочного настроения тех дней. Кто-то сказал, что депрессия — это невозможность представления путей достижения желаемого будущего, и, не только в Марине, но и во всем регионе, в районе залива, да и во многих других местах близко и далеко, казалось, наступил апокалипсис, и, все же, это не было апокалипсисом, пусть перемены не были желаемыми, конца света все же не было, и жизнь продолжалась, и люди чем-то занимались, как-то жили, находили других людей, и достижимое желаемое будущее начинало появляться, непредставимое до этого, но уже представимое, и результатом всего этого был абсолютно непривычный и непредсказуемый покой.
Во всем регионе расцвело буйным цветом творчество, особенно, музыкальное. Кто-то называл это время эпохой нового джаза, и, гуляя вокруг Марина и видя всевозможные ансамбли, людей с людьми, людей с электроникой, темную кожу со светлой кожей и со сверкающим металлом и с матовым пластиком, компьютеризованную музыку и неприглаженную музыку, и даже людей в масках или просто скрывающих свой вид. Разные стили музыки собирали разные племена людей, племена, несуществовавшие до этого, как это всегда бывает, и на одном таком собрании Надия увидела главного повара кооператива — красивую женщину с сильными руками, и эта женщина заметила Надию и кивнула головой, узнавая. Позже они окажутся рядом и станут говорить, не много, лишь между песнями, но, когда закончится выступление, они не разойдутся, они продолжат слушать друг друга и говорить во время следующего выступления.
У поварихи были глаза совершенно нечеловеческой синевы, или синевы, которую Надия не могла бы представить цветом человеческих глаз, бледно-бледные, и если посмотреть на них, когда повариха смотрела в сторону, казалось, ее глаза были слепыми. Но когда они смотрели на тебя, не было сомнения в том, что они видели тебя из-за ее пронзительного взгляда, и она была наблюдателем, и ее наблюдение ощущалось некоей силой, и Надию охватывал трепет, когда та смотрела на нее, и когда Надия смотрела на нее в ответ.
Повариха была, естественно, экспертом по еде, и в последующие недели и месяцы она познакомила Надию разным видам прошлых кулинарных школ и новым, недавно родившимся, кухням, поскольку много разных школ и направлений сливались вместе и реформировались в Марине, и там был настоящий рай для гурманов; из-за нехватки продуктов все были немного голодны и потому сохраняли свой аппетит для лучших блюд, а Надия никогда прежде не наслаждалась пробованием различных блюд, как ей пришлось в компании с поварихой, которая напоминала ей отчасти ковбоя, когда они занимались любовь, с крепкими и уверенными руками, точным глазом и ртом, который открывался изредка, но напрасно — никогда.
* * *
Саид и дочь пастора постепенно сближались, и если кто-то сопротивлялся этому — предки Саида не испытывали в прошлом ни рабства ни его последствий — то особенность религии, проповедуемой пастором, смягчала это сопротивление, и помогала дружеская помощь, когда Саид работал со всеми на равных; к тому же существовал факт того, что пастор был женат на женщине из страны Саида, и что дочь пастора была рождена той женщиной из страны Саида, и сближение пары, хоть и вызывающая у кого-то недовольство, все же было принято терпимым, а для самой пары сближение было вызвано искрой экзотичности партнера и радостью узнавания, как это случается у многих пар в самом начале.
Саид искал ее по утрам, приходя на работу, и они говорили и улыбались, стоя рядом, и она могла коснуться его локтя, и они садились вместе за общим обедом, а вечером, после их работы, они гуляли по Марину, вверх и вниз по тропам и образующимся улицам, и однажды они проходили мимо хижины Саида, и он сказал, что живет здесь, и во время следующей их прогулки она попросила у него посмотреть его жилище, и они зашли внутрь, и они закрыли за собой пластиковый кусок двери.
Дочь пастора заинтриговали отношение Саида к вере, и как далеко простирался его взгляд на вселенную, как он говорил о звездах и о людях мира — очень завораживающе сексуально, и его касания, и черты его лица, напоминающие о ее матери и ее детстве. А Саид обнаружил, что с ней было изумительно просто разговаривать не только из-за того, что она умела и слушать и говорить, а из-за того, что она вызывала в нем желание слушать и говорить, и ко всему прочему она была настолько привлекательной для него, что было почти невозможно смотреть на нее, и также, хотя он не сказал ничего такого ей или даже никогда бы не подумал о возможности сказать, в ней ощущалось нечто похожее на Надию.
Дочь пастора была одним из местных лидеров кампании плебисцитного движения, которое пыталось вынести на всеобщее обсуждение вопрос создания местного законодательного собрания в районе Залива с членами собрания, выбранными на принципе «один человек — один голос», невзирая на происхождение голосующего. Как это собрание стало бы сосуществовать с функционирующими правительственными органами, это не было еще решено. Казалось, что у данного движения было лишь моральное право, но это право могло оказаться очень весомым в отличие от других голосовательных органов, где кто-то мог посчитать себя недостаточно интересующимся в голосовании, и это новое собрание могло бы представлять желания и интересы всех людей, и перед лицом этих желаний, как надеялись, было бы легче соблюдать справедливость.
В один день она показала Саиду какое-то устройство, похожее на наперсток. Она была очень довольной, и он спросил причину этого, и она ответила, что это устройство могло стать ключом к плебисциту, что оно могло отличить одного человека от другого, чтобы голосовали лишь один раз, и его производят в огромных количествах по такой дешевой стоимости, почти равной нулю, и он положил это устройство себе на ладонь и обнаружил к своему удивлению, что оно весило не тяжелее птичьего пера.
* * *
Когда Надия покинула их хижину, она и Саид не общались друг с другом до конца дня и весь следующий день. Это был самый долгий перерыв в их общении с тех пор, как они покинули их город. Вечером на второй день после расставания Саид позвонил ей и спросил, как она, чтобы узнать, все ли у нее в порядке, а также услышать ее голос; ее голос показался ему и знакомым и незнакомым, и во время разговора ему очень хотелось увидеться с ней, но он сдержал себя, и они закончили разговор, не делая никаких попыток для встречи. Она позвонила ему следующим вечером, и вновь — короткий разговор, и после этого они обменивались сообщениями и звонками в последующие дни; прошли первые выходные после их расставания, и на следующие выходные они решили встретиться на прогулке у океана, и они прогулялись под шум ветра и разбивающихся волн в шипении брызг воды.