- Это нужно сделать. Нужно именно сейчас. Группа наготове. – Начальник экспедиции мобилизовал в себе силы. -Вы, я знаю, читали все мои отчеты. Исследования, которые мы проводим с командой, предполагают, и даже подразумевают различного рода опасности. Риск - неизбежная часть исследований. Но без риска не было бы и новых открытий. В этом и заключается глобальный смысл нашей рискованной работы – лезть туда, куда неподготовленный ученый не имеет права соваться. Но мы, в отличие от прочих, опытны, натренированы и готовы исследовать опасное. Мы готовы ко многому, если не ко всему, уж так исторически сложилось. Мы команда крепких, здоровых, умных мужчин и, хотите проверьте, профессионалов. Вы же не пионеров отправляете в горы, – он усмехнулся на внимательный прозрачный взгляд, который застыл на лице собеседника. -Нам всем нужен результат. Но и в этом случае без риска – никак, без спешки - невозможно. Вы же понимаете, что другие уже в пути, мы можем глупо и безнадежно опоздать. Еще немного промедления и сам смысл нашего здесь пребывания сойдет на нет…. В конце концов, мы должны отбивать затраченные на нас средства….
Спустя час Назаров стал свободен.
Получив размашистую Кизляровскую подпись, больше похожую на пинок под зад, Арсений дохлой ящерицей выполз на широкое крыльцо университета. Ноги едва держали. В носоглотке стоял запах пыли. Бумаги он для надежности прижимал к груди, так как уже не доверял своим перенапряженным ослабевшим рукам. Сильнее всего в жизни его выматывала, доводила до изнеможения рутина. Преподавательская ли непрерывная деятельность, лаборатория ли, отчеты… Полной грудью дышал, и жил он, только в движении к намеченной цели. В риске, в преодолении себя. Вынужденная инертность в его случае приравнивалась к клинической смерти. Смыслом жизни его было целенаправленное, осмысленное движение. И покуда эта важная цель у него была, он должен (обязан!) был прийти к ней первым.
У левой колонны курили обнаглевшие третьекурсники. Уже не дети, но еще не взрослые. А пока лунатики, находящиеся в самой своей цветущей поре. Арсений кивнул им и сутулясь прошлепал мимо. И они, улыбаясь, поздоровались с преподавателем, зная, что от этого погруженного в себя, заросшего щетиной лешего, нечего ждать гонений. Препод этот – человек в себе, с юмором и кучей историй в лохматой голове. Иногда он делится этими рассказами, заходясь словами и интонациями, и тогда аудитория обмирает. Время – зима, не нюхавшие пороху, нежные дети сидят в теплом и сухом помещении и внемля текущей в их уши, точно ручей, плавной чистой речи, внезапно ощущают, все, как один, запах леса. Мха, серы от спичек и едкого дыма от отсыревших, подгнивших поленьев. Терпкий дымный аромат долгой дороги, бензина, утренней холодной росы и запах ярко-красного солнечного диска, встающего над паутинчатым, сырым, поросшим репейником лугом. Холодный дух маленькой, мятной речушки, с поросшими травой, низкими бережками, запахи песка и рыбы, и затем – сырого снега, крови, горелых шин и топкого, затхлого, гнилого, едкими газами вздувшегося подо льдом болота.
Студенты, не отрываясь от своих дел делами, проводили Арсения взглядом. Он даже не догадывался, что любим всеми: от первокурсников, точно воробьи, звонко щебечущих на каждом углу, до одинокими кометами носящихся по коридору с бумажками, взмыленных пятикурсников. Что он искренне уважаем ими, настолько, насколько взрослого, снисходительного к глупостям, спокойного и качественно работающего человека могут уважать дети. Он не знал, и никогда не задумывался об этом. Хотя ему самому знакомо было это чувство – восхищения и признания. Сам он был пожизненно вдохновлен таким же человеком, которому впоследствии интуитивно подражал, переняв его привычки, темп речи и глубокое внутреннее осознание уверенности в своих принципах, умение их отстаивать и существовать в этом мире по четким, сложным канонам, состоящим из вежливости, воодушевленности и душевной чистоты.
Назаров остановился чуть поодаль, все еще сминая, прижимая к себе документы. Сладковатый, ароматный осенний дымок, долетевший до него, заставил проснуться органы обоняния, затем приоткрылись, словно от чашки крепкого кофе, его серые глаза. Он вздохнул. Еще немного и оцепенение, вызванное замкнутым пространством и безумной скукой, пройдет. Проснется требовательный ум и азарт. Все, что составляло его сущность и наполняло всю его жизнь.
Августовский день в крупном провинциальном городе тихо гас. Долгие косые лучи заходящего за высотки солнца смягчали улицы, придавая им теплое, уютное очарование. Закатное светило, будто умелый фотограф наложило на здания, на бегущих прохожих, на дороги и автомобили мягкую сепию. Естественные яркие краски поблекли, и в каждом закоулке сейчас светился красно-коричневый, светло-золотистый. Даже старые, изношенные трамваи не казались такими убогими на фоне новеньких, припаркованных у стен института иномарок.