Троллейбус остановился у большого здания, они вышли. Вера Петровна с трудом выдернула свою сумку из толчеи пассажиров. Цветы подвяли, стебли потеряли упругость и беспомощно свисали вокруг кулачка. Роман окинул ее быстрым оценивающим взглядом, и она поняла, что не все в ней ему понравилось, но он промолчал и частым деловитым шагом устремился к подъезду, увешанному стеклянными вывесками.
– Вы здесь работаете? – спросила Вера единственное, что пришло ей в голову.
– Да! Вот в эти высокие двери я вхожу каждый день, поднимаюсь в лифте на пятый этаж... Видите третье окно справа от угла? Это мой кабинет, рядом подчиненные.
– И много их? – Вера Петровна решила польстить самолюбию Романа, вопрос о подчиненных должен был ему понравиться.
– Видите ли... Один в отпуске, второй оформляется, третий... еще не в штате. Я попрошу вас вот о чем... Посидите вон на той скамейке, а я вернусь через десять минут. И тогда мы поедем домой. Хорошо?
– Конечно, подожду, – сказала Вера Петровна, чувствуя, что освобождается от скованности. Уж если он поступает так, то и ей нечего волноваться.
– У нас пропускная система, швейцары, вахтеры, милиционеры и так далее. С ними лучше не связываться. – Роман оглянулся по сторонам, и Вера Петровна догадалась, что он не хочет, чтобы их видели вместе.
– Ваша девушка тоже работает здесь?
– Девушка? – Роман растерялся.
– Просто подумалось... Я угадала?
– И да и нет. Это не так. Иначе мы с вами... Я скоро! – Он махнул рукой и направился к подъезду, помахивая портфелем, так странно похожим на своего хозяина – портфель тоже был небольшим и так плотно набит, что его ремни еле дотянулись до замков. Роман шагал четко и часто, штаны его морщинились, задний разрез на пиджаке разошелся в стороны – поправился Роман, видимо, недавно и еще не успел сменить костюм.
Еще до поездки Вера Петровна определила для себя, каким она может принять своего киевского знакомого, каким не примет ни при каких условиях. Пока Роман не восхитил ее ни внешностью, ни манерами, но и не переступил он порог допустимого. Сидя на скамейке, радуясь возможности в начале весны насладиться сильным, жарким солнцем, Вера Петровна рассматривала проходивших мимо людей в легких одеждах, уже успевших загореть, смотрела на яркие клумбы с цветами и незаметно задремала. Когда Роман подошел к ней, она крепко спала, положив голову на чемодан.
– Верочка! Я совсем замучил вас! Простите! – проговорил он без подъема.
Она взглянула на часы – его не было больше часа. «И он не нашел возможности выйти и сказать, что задерживается?» – подумала она рассеянно. Час назад она еще боялась разочаровать его, показаться некрасивой, неумной, невеселой, теперь эти опасения отпали.
– Что бумаги? – спросила она. – Подписали?
– Нет. Отложили на завтра.
– На субботу?
– Ах да...
– Значит, у меня есть время до понедельника?
– Конечно! – сказал Роман, думая о своем, все еще бегая по этажам и заглядывая в кабинеты. Она явственно увидела, как он расстегивал пряжки портфеля, вынимал свои важные бумаги, а начальник, такой же толстый и плотный, отпихивал их. Роман засовывал бумаги обратно в портфель, торопился в другой кабинет, здоровался от двери, мелкими шагами приближался к большому столу, но начальник, едва завидев его портфель, вытягивал вперед ладони, делал жалобное лицо, показывал на часы и подталкивал, подталкивал Романа к выходу, пока не захлопывалась за ним большая, лакированная дверь...
Вера Петровна так ясно представила себе эту картину, что невольно улыбнулась. Она хотела побыть в Киеве неделю и обратный билет купила на следующую субботу. Теперь же, обронив вопрос о том, можно ли ей остаться до понедельника, сама отрезала пути к отступлению. «Ничего, больше побуду в Москве», – решила она.
– А знаете, – сказал Роман, – я увеличил вашу фотографию и повесил дома над столом.
– И как я вам показалась в увеличенном виде?
– В натуральную величину вы лучше.
– Да? Когда же вы успели заметить?
– Успел.
– Не иначе как из окна своего кабинета?
– До него я и не добрался. – Он не заметил подковырки.
Троллейбус снова был переполнен, они с трудом протиснулись в него, вжались в угол на задней площадке у самого окна, и Роман принялся называть улицы, по которым они проезжали, площади, какие-то памятники, магазины, рассказывал, что в каком продают...
– Хороший город, – сказала Вера Петровна. – Чистый.
– И это все, что вы заметили?!
– Мне кажется, что это не так уж мало для любого города.
– Ах да... После вашего поселка это и в самом деле бросается в глаза.
Вера Петровна остро почувствовала уязвленность, ощутила, что в снисходительном отношении к Поронайску Роман идет дальше, его пренебрежение захватывает и ее, пусть самым краешком, пусть невольно, без злого умысла, но захватывает. Пришло такое ощущение, что Роман не сам по себе, с ним заодно и эти высокие дома, обложенные массивными блоками из красного гранита, эти улицы, каштаны, министерства, троллейбусы, министерские двери в два человеческих роста, бумаги, раздувшие его портфель, бумаги, в которых судьбы, события, решения. Все это у него в тылу. А что в тылу у нее? Перекошенный, подтекающий кабинетик в поликлинике на противоположной стороне земного шара, две сотни метров деревянных тротуаров, больные старухи, которые приходят на прием, когда уж совсем одичают от одиночества...
Подумав об этом, Вера Петровна только сейчас осознала постыдность своего поступка – приехала, словно и не сомневалась, что этим осчастливит Романа. А ее приезд не стал для него даже настолько важным, чтобы отложить бумаги до понедельника. Не отложил. И не очень огорчился, не подписав их. «Ну что ж, – решила Вера Петровна, – все правильно. Было бы хуже остаться дома и маяться в бесконечных раздумьях и колебаниях. А тут одним махом – и сразу все на местах». Вера Петровна с облегчением почувствовала легкую отчужденность к Роману, усмехнулась его напряженности, с которой он бросался к названию улиц, к каждому памятнику, магазину, проплывающему за окном троллейбуса, опасаясь в чем-то разочаровать ее. Она уже прошла через это.
Но обстановка дома озадачила Веру Петровну. Мать Романа, взволнованная приездом гостьи, напекла пирогов, навела в квартире порядок, которого можно добиться ненадолго, да и то к празднику. На столе темнела, серебрилась, искрилась капельками бутылка шампанского, возвышался ярким архитектурным сооружением букет громадных южных цветов, сама Клавдия Федоровна надела новое платье с белым воротничком. Невысокая старушка с загорелым лицом смотрела на гостью с нескрываемым обожанием, покрикивала на сына, посылая его за стаканами, за тарелками, вилками, тот послушно бегал, и постепенно исчезала из его глаз министерская озабоченность, на Веру Петровну он поглядывал с удивлением, будто не ее встречал на вокзале, будто не с ней мотался по городу в переполненных троллейбусах. Переодевшись и приняв душ, Вера Петровна и сама почувствовала, что выглядит неплохо. Она не хотела надевать халат, но настояла Клавдия Федоровна, увидев в этом возможность сразу перевести их отношения в домашние. И действительно, за общим столом, подпоясанная узким пояском, который так выгодно подчеркивал талию, Вера Петровна казалась близким человеком, и это ее превращение, похоже, озадачило Романа.
Но Вера Петровна оставалась сдержанной, твердо помня, что через два дня ей уезжать и что Роман ни словом не возразил против ее отъезда. А поулыбаться, пошутить, отдать должное пирогам и шампанскому – пожалуйста, уж коли Николай Николаевич их общий друг, который живет где-то очень далеко отсюда и который прислал привет и литровую банку красной икры. Вера Петровна охотно улыбалась, рассказывала о своей работе, о Николае Николаевиче, уважении, которым он пользуется в городе Поронайске, где его знает каждая собака, простите, каждый житель от мала до велика. И ни разу не дала понять, что приехала показаться, познакомиться, понравиться.
– Переезжайте в Киев, Верочка! – воскликнула раскрасневшаяся Клавдия Федоровна, но смотрела почему-то на Романа.