— Лена! Там холодно, девочка. Там сейчас очень холодно. Ты простудишься, обязательно. Я тебя не пущу. Лежи здесь, моя маленькая, нас здесь трое, и нам тепло.
— Пашенька! — Лена плакала, горько всхлипывая. Слезы текли по щекам ручьями. — Пашенька, пусти меня, пожалуйста... Выпусти меня, мне нужно... Просто ужасно нужно... Пашенька, я пошла...
— Нет, моя маленькая. — Паша вцепился в Лену и прижал к себе изо всех сил, так, чтобы она не смогла двигаться. Она еще долго плакала, пыталась суетиться, дергаться, всхлипывала, наконец, стихла. — Ну вот, моя маленькая, — прошептал Паша, и заметил, что сам дрожит как осиновый лист. — Ну вот... Вот и баиньки... Нечего там тебе сейчас делать... Сейчас холодно, и очень сыро, и ты там вымокнешь и простудишься, а нам этого еще не хватало...
Лена, наконец, уснула. Паша осторожно уложил ее рядом, улегся сам и долго лежал так, не выпуская ладони, которая постепенно становилась теплой и мягкой. Невидимый бубен по-прежнему бился, но дальше и дальше, молитвы стихали — теперь это было уже далеко. Пашу снова придавил полусон, глухой и тягостный. Он лежал, и бубна было почти не слышно, молитвы и бормотание почти растворились в ужасной тиши, и он совсем вроде уснул, когда зашевелилась Марина. Она привстала и начала расстегивать спальный мешок. Паша вскочил.
— Марина! — зашипел он и схватил ее за руку. Рука была ужасно холодной. Марина пыталась расстегнуть «молнию», но рука сильно дрожала, и у Марины тоже не получалось. — Марина! Там нечего делать! Там ночь, и сыро, и холодно, и ты простудишься, заболеешь, охрипнешь, и все такое... — Паша сам задрожал, опять. — Ну Рина!
— Сейчас, Пашенька... — прошептала Марина чуть слышно. — Что-то у меня молния не расстегивается... Пашенька, помоги... Расстегнуть молнию...
— Марина! — У Паши вдруг перехватило горло. — Лежи, спи! Ночью девочкам нужно спать, а не ползать по мокрым камням.
— Пашенька, мне нужно... Туда... Слышишь...
Тут Паша вдруг осознал, что бубен снова стучит прямо у входа. Ему показалось, что волосы на голове у него стали дыбом. Кто-то стоял — сидел, прохаживался — перед палаткой, стучал в бубен и негромко молился. Негромко, уныло, тягостно, надтреснутым голосом.
— Слышишь? — Марина посмотрела Паше в глаза. — Слышишь?
— Слышу, моя хорошая. — Паша крепче сжал холодную руку. — Кто-то бьет в бубен и молится. Ну и что? Не надо ему мешать, Марина! Молится, значит надо. Значит, совесть нечистая. У нас с тобой совесть чистая, и нам там нечего делать. Ложись спать, девочка. — Он вцепился в ладонь изо всех сил. — Ложись спать, девочка!
Он попытался ее уложить, и она стала сопротивляться. Паша схватил ее за обе руки, но она норовила вырваться и тянулась к молнии.
— Пашенька, отпусти меня, пожалуйста, — прошептала она. — Пашенька, мне нужно. Выпусти, меня пожалуйста.
— Нет, Рина, я тебя не пущу. Не надо тебе туда ходить. Ложись, отдыхать. Нам рано вставать и еще идти целый день. Ложись, моя маленькая...
— Пашенька, миленький, выпусти меня, пожалуйста. — Марина заплакала. Она смотрела Паше в глаза, и по щекам ее текли слезы. Она снова вцепилась в молнию. — Пашенька... Помоги мне, пожалуйста, расстегнуть... Молния какая-то просто дурацкая... Не расстегивается... — Марина засуетилась, принялась дергать собачку, и собачка сломалась. Марина закрыла лицо руками и зарыдала. Потом ей удалось отбиться от Паши, и она бросилась выкарабкиваться из мешка. Ей даже удалось добраться почти до выхода, когда Паша настиг ее и схватил в охапку.
— Рина! Там сейчас холодно, просто кошмар как холодно! Ты простудишься, маленькая, я тебя не пущу. Лежи здесь, моя девочка... Нас здесь трое, и нам тепло... Я тебя не пущу. Там сыро и холодно. А у тебя носков запасных не осталось... Все в речке этой дурацкой вымокло... Лежи, я тебя не пущу... Я тебе сейчас в глаз дам!
— Пашенька! — Марина просто тряслась. Паша был весь мокрый от ее слез. — Пашенька, пусти меня, пожалуйста... Выпусти меня, мне нужно... Просто ужасно нужно... Пашенька, я пошла...
— Нет, моя девочка, никуда ты не пошла, дура! — Паша вцепился в Марину и прижал к себе изо всех сил. Она еще долго плакала, пыталась суетиться и дергаться, всхлипывала, наконец, стихла.
— Ну вот, все... — прошептал Паша и перевел дух. — Ну вот... Вот и баиньки... Нечего там тебе сейчас делать... Баиньки... А то как вымокнешь сейчас там... Вымокнешь и простудишься... Только этого еще не хватало...
Марина долго плакала, всхлипывала, но, наконец, уснула. Паша уложил ее рядом, улегся и долго лежал так, не выпуская ладони. Невидимый бубен стучал и позвякивал, но опять — дальше и дальше, теперь уже совсем далеко. Хриплое бормотание растворялось. Паша снова лежал, лежал и лежал, смотрел в мертвый зрачок фонарика и никак не мог уснуть.