Затем настала очередь Марины.
— Паша! — Паша открыл глаза и повернулся к ней. Она, приподнявшись на локте, смотрела ему в глаза. — Пашенька! Выйди из палатки! Выйди из палатки, Паша!
— Рина! — сказал Паша устало. — Рина, я ведь сказал уже. Не пойду! Не пойду... Давай спать. Нам ведь вставать рано...
— Пашенька... — Марина заплакала. — Пашенька, выйди из палатки! Выйди из палатки, Паша!
— Не пойду, — вздохнул Паша и обнял ее, и прижался к мокрой щеке, и ему самому захотелось вдруг разреветься, как потерявшемуся мальчишке. Они сидели так какое-то время, и Марина только негромко всхлипывала, потом он уложил ее на место, и она лежала, вздыхала, смотрела на него и плакала. Паша отвернулся. Топот и смех не прекращался. Теперь было ясно, что проклятых детей там человек не меньше десятка, и они бегают вокруг палатки, смеются, и останавливаются у входа, и в страшной тишине тихо шепчутся, и трогают полог, и он шевелится, а они снова трогают, трогают, трогают и хихикают, топчутся и смеются, сидят у порога и слушают, и шепчутся, и хихикают снова, и так без конца.
Марина села, выпрямилась и сказала, так же спокойно и ясно:
— Паша! Выйди из палатки!
Паша стиснул зубы и застонал.
— Паша! Выйди из палатки! Выйди из палатки, Пашенька!
— Я никуда не пойду! — сказал тихо Паша, и снова обнял ее, и снова прижался к мокрой щеке. — Никуда я сейчас не пойду. Давай баиньки. Вставать рано. Автобус, проклятый, теперь точно на него опоздаем.
— Паша! — И Марина опять заплакала, и слезы опять потекли по щекам. — Выйди из палатки, Пашенька... Выйди из палатки!
— Не пойду, — прошептал Паша в мокрую щеку. — Давай спать... — Не надо меня прогонять, девочка... Я ведь хороший, я ведь тебя люблю, просто ужасно... А ты меня гонишь... Я разве тебя обидел, хоть раз? Тебе разве было со мной когда-нибудь плохо? Хоть раз?..
— Нет, — всхлипывала Марина. — Не обидел... Ни разу... Выйди из палатки, Пашенька... Ну выйди из палатки... Ты хороший, ты лучше всех, Пашенька...
— Ну вот, моя девочка. Не прогоняй меня. Там холодно, сыро, я заболею и простужусь, и не будет меня. Как же вы без меня?
— Холодно, сыро... Выйди из палатки, Пашенька...
— Я там простужусь, заболею, намокну, охрипну, умру... Ты ведь не хочешь, чтобы я умер...
— Нет, нет, нет... Ты что, дурак что ли... Выйди из палатки, Паша! — Марина вцепилась в него и забилась, пытаясь освободиться. Паша держал ее и удивлялся, почему и как он еще не свихнулся. Она билась, рыдала, дергалась, но наконец успокоилась и снова тихо заплакала: — Пашенька... Выйди из палатки... Ну пожалуйста... Ну пожалуйста, Пашенька... Выйди из палатки... Выйди из палатки...
— Не пойду, Рина, и не проси даже... — шептал Паша. — Не пойду, и все... Нечего мне там делать... Я там сгину. Ты что, хочешь, чтобы я сгинул? Ведь не хочешь, Рина, не хочешь... Ведь не хочешь ведь...
— Нет, не хочу... Дурак, что ли... Выйди из палатки, Паша!!!
Наконец и она успокоилась тоже, уснула. Дети по-прежнему бегали и смеялись, негромко, то удаляясь, то приближаясь снова, справа, слева, сзади и спереди, справа и слева, сзади и спереди сразу... Паша стал засыпать.
Паше уснуть в эту ночь, видно, была не судьба. Только-только Паша забылся, только-только уже было решил, что на сегодня все, хватит, пора бы уже и поспать, ведь завтра идти целый день, а там полтропы еле хожено. Только он стал засыпать, по-настоящему засыпать — как все это началось снова.
Сначала вернулась сволочь с бубном и своим бормотанием. Бубен негромко бубнил, не близко, но и не далеко. Мерный, однообразный «бум-бум» доводил до остервенения сам по себе, а тут еще эти молитвы могильным голосом. Паша сжал челюсти. Бубен неспешно плавал вокруг палатки, надтреснутый голос напевал какой-то ужасно унылый мотив.
Потом вернулись сукины дети. Они бегали вокруг палатки и хихикали, хихикали и бегали вокруг палатки. Иногда они переставали хихикать и бегать, и замирали у входа, и шептались там, и трогали полог, и он шевелился, и они снова шептались, и снова хихикали, потом опять бегали, и топот раздавался со всех сторон — и слева, и справа, и спереди, и одновременно сзади.
Бубен уныло бубнил, глухой хриплый голос молился. Дети хихикали и топтались у входа. Бубен бубнил, и бубнил, и бубнил, дети бегали, смеялись, подслушивали и хихикали. Паша лежал и ждал, когда все это начнется. Первой очнулась Лена. Она привстала, потом выпрямилась, схватила Пашу за руку.
— Пашенька! — зашептала она, глядя ему в глаза. Паше вдруг показалось, что она его не видит, смотрит на него, но не видит. — Пашенька, не выходи пожалуйста. Не выходи из палатки, Пашенька...